Рассказ.
Мой; возрастных и психиатрических ограничений нет
кто не лентяй? Вокруг, сколько хватало глаз, были заснеженные горы, их пики прятались в таких же белых, как и они сами облаках, долины у их гор так же были грязно-белыми и безжизненными. Я попытался посмотреть на себя. Весь в мехах, тело давит железо пластинчатого доспеха. Я стою на крепостной стене. Рядом и тот человек, которому я снюсь. Вот он. Интересно, как выглядят в действительности те, кто видят сны, в которых я живу? Человек обернулся.
Передо мной стоял типичный рыцарь из дешевых романов в духе фэнтези. Только эльфийских ушей не хватало. Высокий, с длинными ровными светлыми волосам и неизлечимо-печальными синими глазами. Он широкими уверенными шагами меряет расстояние между башенками на валах своего пустого замка.
- Ты ведь тоже не останешься тут? – в голосе сквозь звонкий и беспристрастный тенор, слышались по-детски тревожные нотки.
- Н знаю. А должен?
- Тут так красиво и одиноко, в этом мире. Всегда снег. Всегда никого. Только снег.
- Но ведь ты можешь менять свой мир как пожелаешь. Ведь это всего лишь сон. – я говорил заученные фразы. Ничего больше я не могу поделать.
- Останься со мной в моем одиночестве.
Беззвучно падали крупные мохнатые снежинки. Молчали закоченелыми лесами на своих склонах горы вдалеке. Все что я могу пообещать человеку, так это то, что мы сможем увидеться однажды в действительности. И, может быть, человек покинет свой выдуманный холодный мир, чтобы поверить в сказку.
- Возможно, однажды мы встретимся на улице, там, в действительности.
Как я путешествую по чужим снам? Не знаю. Я даже не уверен, что это действительно происходит. Но после таких сновидений остаются ожоги, ссадины и порезы. Они не забываются через пять минут по пробуждению. И мне приходится тешиться мыслью о том, что кому-то, возможно, я помогаю.
Все не так страшно, как может быть – обычно во сне люди сами себя ограждают от самого страшного – потому риск проснуться калекой не так велик. Огонь не обжигает, неубиваемая нечисть, не отстающая ни на шаг, никогда окончательно догнать не может, даже, если вы остановитесь. В чем-то пребывание в чужих сновидениях даже приятно. Так что не думайте, что сейчас я жалуюсь на нежеланный дар. Это всего лишь попытка сделать проще путешествия по снам тем, кто придет потом.
Впервые это было в детстве. Не помню, сколько мне было – десять или одиннадцать, это был даже мой сон, просто, какой-то другой. Необычный. Краски были ярче, а главное я понимал, что мне это всего лишь снится. Тогда мне действительно снилось много кошмаров – думаю, именно поэтому он и пришел. Сны человека – то место, в котором он может позволить себе расставить те точки над і, которые боится увидеть в действительности. Посмотреть в глаза своим страхам и желаниям.
Сначала он был пустотой. Пустота не имела одежды, не имела лица и голоса. Был только разум, было ощущение. Потом он стал приобретать человеческие контуры. Вокруг были пожары и перестрелки – шла война несуществующих держав, тысячами гибли несуществующие люди. Ему только и оставалось, что оказаться одним из тысяч этих безликих людей, в серой форме, с винтовкой наперевес. Потом появилось и, измазанное блестящей грязью, лицо.
Моросил неприятный серый дождь, в траншеях было уже по щиколотки жидкой грязи. Над головами свистели одинокие куски металла и грохотали рвущиеся снаряды. Мимо суетились, протискиваясь в коридорах окопов, солдаты в серых шинелях с островерхими шлемами. Было жутко холодно. Скоро что-то должно было произойти – это закон кошмара – просто плохо в нем не бывает.
Он тоже это знал. Но не знал, кто из всех этих одинаковых суетящихся людей – тот, чьему воображению обязаны существованием остальные. Подходил к каждому и смотрел в глаза. Они отворачивались, и, назвав сумасшедшим, бежали дальше, иногда высовываясь вверх, чтобы пострелять в серое пространство перед окопами. Он медленно подходил ко мне, и мне было страшно. Вот и глаза – только они какие-то странные, бесцветные и пустые.
- Ты знаешь, что все это тебе снится? – голос беспристрастный и усталый, я бы даже сказал, что он всегда жил в этом сне с войной. Я кивнул.
- Зачем тогда тебе оно, смотри хорошие сны.
Где-то совсем рядом разорвался очередной снаряд и нас осыпало кусками глины. А потом все стихло. Предчувствие кошмара не обманывало – вот-вот должно было что-то случиться. Этого ожидали все те, кого можно было увидеть в узком пространстве траншеи. И тишина угнетала еще больше. Потом начали слышаться голоса. Чужие и такие же панически напуганные, доносящиеся откуда-то из серого пространства перед окопами.
Люди в наших окопах, занимали удобные места. Началось. Но ожидание еще не отпускало – еще не началась стрельба и свалка. Появился, какой-то усатый офицер и начал раздавать приказания на непонятном языке, впрочем, все и так знали что делать. Но я не понимал, ни слова. Тогда, он протянул руку:
- Меня зовут Мигель. Не бойся, это всего лишь сон, и ты проснешься. – послышались щелчки и громкие выстрелы, первые крики, ему пришлось повышать голос, чтобы я расслышал, что но говорит. С неба все также наплевательски моросил холодный дождь. А потом в окопы начали запрыгивать какие-то люди в синих жакетах, с красными штанами. Я замешкался и увидел, как ко мне приближается острие штыка – в последний момент оно вдруг ускользнуло в сторону – Мигель ударил прикладом по голове его хозяина. – Проснись!
- Не могу. Мне нечего делать в том мире. – я не лгал. Тут я жил более насыщенной жизнью, тут я знал ей цену и ощущал себя причастным к какому-то делу.
- Можешь, ты найдешь дело и в том мире. – Мигель улыбался. Обреченно, но не грустно. – Я даже обещаю, что однажды мы встретимся. – Он говорил, отбиваясь от этих людей в такой яркой, для этой грязи, форме. Нас теснили к какому-то бункеру, собственно, там бы нас, по крайней мере, не так бы раздражал этот дурацкий дождь. Это была глупая мысль и нелепое утешение, но лучше это, чем ничего.
Траншеи разделялись и ветвились – где-то там, за парой развилок, под наконец-то застрочившими пулеметными очередями, нас ждет кров. И вот из-за одного поворота появились почему-то тоже чужаки. Мигель шел впереди и не ожидал такого поворота событий, какой-то резвый коротышка, на котором нелепо обвисла от влаги и без того не по размеру носимая форма, ткнул его в живот все тем же злополучным штыком. Он успел сделать то же. И обернулся ко мне, улыбаясь: «Мы обязательно увидимся. Я не покину тебя. Только не беги от одиночества в сновидения.» и дал пощечину – это действительно действовало. Мир начинал стремительно плыть и таять. Последнее, что я помню – это его, вворачивающегося от боли в жидкой жиже под ногами. Потом я сам стал оказываться в чужих сновидениях.
Объятья жаркие, как испанское солнце, шпага на поясе и пышные бальные платья. Интересно, что в этом кошмарного? Я танцую вальс с некой дамой. Дама приятно смугла и молода. Я чувствую запах ее тела и каких-то ароматических масел. Мое лицо скрывает маска. В чем же ее кошмар? Улыбаюсь и чувствую покалывание на нижней губе. У меня клыки. Видимо это никого не пугает.
- Чего боится, благородная донна? – голос приятен. Мне нравится такой свой голос.
- Одиночества. Вы – чудовище, но и вы не вечно будете кружить со мной в танце по вощенному паркету. – голос так же красив и властен, как юн и устал. Пары вокруг поразительно быстро стареют на глазах, смотрят на нас невидящими взглядами – но мы не меняемся. – Я хочу навечно оставить, этот миг…
- Однажды мы увидимся на улице, только живи не тут. Живи в утренних кофе и прогулках по магазинам, рутинной работе и реальных друзьях. – я не знал правду ли я говорю, но мне казалось ужасным жить только снами.
Мир начинал таять, исчезали колонны и свечи, сбивался и глох в тишине оркестр, - - Как вас зовут?
- Мигель. - сказал я первое, что подвернулось в памяти.
- Мигель, не покидайте меня в моем одиночестве. – она на глазах старела, как те, люди, что были с ней. Гладкое лицо покрывали морщины, слазил пятнами загар и глаза, волосы, интонации в голосе обесцвечивались. С тех пор я всегда называю себя Мигелем. Хотя бы в честь, того, кто попытался меня спасти.
Лошади несут быстро, но оно, то страшное сзади не отстает. Оно так пугает, что ты не видишь, как мы выглядим, на это нету времени. Все внимание – желание бежать не оборачиваясь. Но я вырываюсь вперед – это так похоже на правила твоего кошмара, оказываться последним, ближе всего к нему. К этому ужасному. Обернись. Но ты не оборачиваешься. Ты с завистью смотришь на мой развевающийся плащ, скачущий на целые полшага впереди, совсем рядом с тобой. Наши белые кони режут глаз. Вот ты уже видишь мое лицо, ты представляешь себе лихого рубаку, с закрученными усами, со сросшимися бровями и чуть раскосыми глазами. Я сам ощущаю тяжесть палаша на покрытом замысловатыми узорами поясе. Ты ищешь спасения. Я кричу: «Обернись же!» И ты берешь себя в руки. Страх никуда не девается. Вокруг нас пустота. Темная, немая. Мой голос отдается неприятным эхом в твоих ушах.
- Как вас зовут? – ты пытаешься играть в собственный кошмар.
- Мигель, милорд. – я не знаю какие имена и обращения он может сейчас ожидать, но плевать. Кругом нет ничего.
- Мигель не оставляйте меня тут одного. Я каждый раз тут остаюсь один. Оно догоняет меня, я знаю, рано или поздно догонит. – голос истерично дрожит.
- Оглянитесь, милорд! Это уже приказ! Оглянитесь. – ты видишь сзади только пустоту, голодную и непроглядную. Она давно тебя догнала. Ты слишком много от нее бегал.
– Не оставьте меня одного в моем одиночестве…
Мы пробуждаемся. Я бы сказал тебе, что однажды мы встретимся, но ты и так понимаешь, отчего ты бежал. Я не знаю, который уже по счету это чужой сон. Тысячи страхов и одна просьба. Мы все наедине с ним. С одиночеством. Я верю, что однажды сам встречу кого-то чужого, пришлого. И обязательно порошу не покинуть меня в этом одиночестве. Я даже был бы рад вернуться к каждому просящему в их непонятные сны.
Темно-серые тяжелые тучи. Мелкий обложной дождь. До боли знакомый пейзаж. Немецкие солдаты в узких окопах. У хозяина этого сна богатое воображение. Столько деталей. Почти как жизнь. Только как распознать среди этих выдуманных измазанных лиц, грязной формы и плюхающих в грязи сапог, настоящего сновидца. Все снуют. Я не знаю, сколько времени у меня есть. Но его мало. Я провожу ладонью по укрепленной плетеными ветками стене. Она шероховата, прохладна – слишком жива. Я слышу запах озона и пороха, чувствую общую тревогу. Но пока что не вижу настоящих людей – эти, отворачиваются, они пусты внутри. Это заметно чужакам. Я тут чужой. Вот какой-то… Чуть ниже среднего роста и… Знакомое лицо. Точней выражение. Ты сидишь в этой грязи, махнув уже рукой на все тебя окружающее. Где я мог тебя видеть?
Но вот, враги уже вышли из окопов. Вот послышались первые винтовочные выстрелы. Какой-то командир отдает распоряжения на непонятном языке. Интересно мы оба его не понимаем? Все слишком знакомо.
- Ты знаешь, что все это тебе снится? – я спросил, не задумываясь.
Он кивнул. Таким знакомым, родным… Моим кивком! Это мой сон, сон моего детства. Теперь я знаю что делать. Надо как можно быстрее оборвать его/мой сон. Он слишком реален и контактен. В любом случае, я не знаю, как менять свою же прожитую уже жизнь. Но сценарий сильно беспощаден. Все роли слишком безапеляционно распределены. Мы отступаем и даже не можем выбрать дорогу, по которой это делаем.
Я слишком концентрируюсь на себе самом стороннем. Я никогда не имел такого опыта. Но вот острая боль внутри живота. Мне очень плохо. Я вспоминаю, как тогда тебя разбудил. Знаешь, а ведь я тебя действительно не покину.
Я не знаю, сколько часов мне осталось. Боль внутри уже притупилась, но мне все сложнее держать даже ручку в руках, не то, что подняться. Просто так сложилось, что я всегда держал письменные и бумагу рядом с постелью, чтобы записывать свои сновидения. Так что мне даже не пришлось вставать. Только изогнуться. Чтобы можно было писать. Если ты читаешь эти строки, если ты завидуешь или не веришь, испытываешь какие-либо еще чувства, останься в своем одиночестве, живи своей жизнью, дорожи ей, не трать ее на чужие одиночества – оставь меня одного в моем одиночестве.
06.04.10 г.