А всё хорошее и есть мечта...(с)
Автор: Elen Genesse
Жанр: Драма/Ангст
Размер: макси
Статус: в работе
читать дальше1
Лёгкий, тёплый ветерок гонит по земле багряные и жёлтые листья. С самого утра светит солнце – ласково, ненавязчиво оно окрашивает кроны деревьев, и от этого они выглядят ещё ярче и нарядней. Раннее в нынешнем году выдалось бабье лето, неожиданное – после бесконечно долгого ненастья погода наконец-то наладилась; занудная изморось сменилась чистым, по-сентябрьски серым небом…Я всегда любила эту золотую пору именно за её ясное, блаженное умиротворение, когда в воздухе витают невидимые паутинки, сорванные слабым ветром, когда солнце, появляясь иногда на востоке, терпеливо светит до самого своего заката и не печёт, а лишь слегка касается кожи.
Падают, падают листья, подобно золотому дождю…Унылая пора, очей очарованье…Время задумчивой грусти по чему-то безвозвратно ушедшему. Ещё немного – и совсем исчезнет эта волшебная красота осени. Всё исчезает… Ничто не вечно под луной. И жизнь сама не вечна. С некоторых пор меня слишком часто стали преследовать подобные мысли: жизнь – смерть, любовь – ненависть, счастье – горе. БЕДА… Никакой радости не приносит мне ощущение свободы, а ведь ещё недавно я так мечтала её обрести.
И вот уже позади традиционный выпускной бал, давно прозвенел последний звонок, сданы вступительные экзамены в вуз. Вот уже я и студентка. Когда-то мне не терпелось поскорее повзрослеть – встать на свой, СОБСТВЕННЫЙ путь и идти по нему решительным маршем, напролом – к цели. Молодым везде у нас дорога! Почему же теперь, когда жизнь, по сути, только начинается, в моей душе вдруг поселилось ощущение безысходности всего земного и материального? Почему меньше всего мысли мои сейчас заняты предстоящей учёбой в университете?...Всё не так вокруг меня… И эта мягкая, тёплая осень с её очарованием листопада, и это щедрое солнце, абсолютно неуместное в такой тяжёлый день.
Мне почему-то казалось, что сегодня непременно должен был пойти дождь. Как в то утро, когда мы хоронили Виталика… Господи, иногда мне не в шутку думается, что над нашим посёлком нависло какое-то дьявольское проклятье, и все мы уже давно обречены. Как те подростки с улицы Вязов. Я ещё не успела прийти в себя после смерти Виталика, не успела до конца поверить в то, что его нет. Тем более что мёртвым я его не видела. И никто из ребят не видел, потому что гроб открыть нам не дали из чисто эстетических соображений. Сказали: труп очень изуродован. ТРУП… Это так они назвали Виталика. Моего пылкого Ромео, моего первого парня, который, я уверена, сохранил в своём сердце любовь ко мне до последнего вздоха. Может быть, это я виновата в его гибели? Может, если бы я не бросила его тогда, всё обернулось бы иначе? Хотя… Чем бы я, собственно, могла ему помочь? Он ведь не покончил с собой, в отличие от Вадима… ЕГО УБИЛИ… А меня просто не было с ним рядом. И теперь поздно рвать на себе волосы. Но всё-таки мне до сих пор кажется, что Виталик просто уехал куда-то далеко-далеко. Так проще думать, так легче на душе и не настолько совестно. И это даже хорошо, что я его не видела мёртвым. Представляю, как тяжело, наверное, стоять возле гроба близкого человека и СМОТРЕТЬ на него… А ведь именно это мне и предстоит сейчас делать впервые. СТОЯТЬ И СМОТРЕТЬ. И опять пытаться осознать, что это – правда. Горькая, страшная правда, которую отторгает разум и неприемлет сердце.
Вчера у меня не было времени отдаваться скорби. Вчера от нас с Кириллом зависело слишком многое, и все мы должны были держаться. Мы обязаны были вести себя по-взрослому. Не знаю, что бы я делала без поддержки Кирилла! Это многочасовое турне вымотало меня до предела: оформление документов в ЗАГСе, бюро ритуальных услуг с выбором гроба и венков, леонежское кладбище с выбором места… Никогда в жизни я ещё не соприкасалась с подобными вещами, никогда, можно сказать, СОБСТВЕННОРУЧНО не хоронила друзей. И вот теперь, когда все формальности позади, когда остаётся только стоять и ждать, именно теперь в душе возникает звенящая пустота, порождённая ужасом случившейся трагедии. Такое бодрое, ясное солнце…Такой изумительно красивый день… А мы стоим у подъезда и ждём…Под ногами шуршат еловые ветки – их так много, что невозможно на них не наступать, тем более, что нас всех тоже слишком много. Рядом со мной – ребята. Они все здесь. Все, кроме моего Кирилла – он уехал в морг с Николаем Васильевичем. Отец Вадима сегодня впервые осмелился оставить жену без своей опеки – в предыдущие два дня он от неё практически не отходил, поэтому мы и занимались организацией похорон.
Ещё нет двенадцати, а во дворе уже собралась толпа народа. Кого тут только нет! Соседи со всех домов поблизости, вездесущие бабульки, любопытная детвора разного возраста. И конечно же МЫ…Сюда, кажется, стеклась вся молодёжь Бахчи и Звёздного Городка вместе взятых. От изобилия всевозможных цветов рябит в глазах: гвоздики, ромашки, пионы, астры, хризантемы…Даже розы. Это у Маринки Фадеевой. Вот она стоит напротив меня в окружении пацанов и жадно, нервно курит, поглядывая на угол дома. На ней тонкий чёрный плащ, а в светлых волосах – чёрная заколка. Её можно принять за вдову, и я уверена – она себя ею и считает. Я впервые вижу Маринку не накрашенной – бытует мнение, что она даже на ночь спать ложится в макияже. Правда, раньше Маринка красилась в основном для Канарейки, а сегодня ей нечего волноваться. Он всё равно не оценит.
У Анжелки Алексеевой букет из белых хризантем. Тоже смотрится неплохо, как, впрочем, и сама Анжелка. Её даже горе красит, и в чёрном брючном костюмчике она выглядит натуральной фотомоделью. Ещё одна безутешная вдова – первая Вадькина учительница на любовном фронте. Она, наверное, тоже не решилась сегодня воспользоваться косметикой, от того и нацепила предусмотрительно тёмные очки. Им обеим – Маринке и Анжелке ещё повезло… Их не было со мной позавчера ТАМ…Представляю, что бы с ними стало, если бы они увидели ТУ страшную картину. До сих пор она стоит перед моими глазами ночным кошмаром. И всё-таки, даже несмотря на это, отчаянно не хочется верить, что ЕГО нет. Всё, что происходит вокруг – дурацкое, досадное недоразумение. Скоро мы во всём разберёмся, всё утрясётся, всё выяснится…Или же я просто проснусь.
Нетерпеливо смотрит на часы Миша Раскопин. Один из лучших друзей Вадима, наш педантичный борец за правду и справедливость. Канарейка всегда очень ценил его. Может быть, стоило тогда первым отправить в палату Мишку? Он бы нашёл к Вадьке нужный подход, всё-таки они с первого класса дружили.
Или Шурик Чернов…Скромный, застенчивый молчун. Вот кто, пожалуй, сумел бы оказать благотворное влияние на Вадима. А мы не справились. Мы допустили какую-то оплошность. И в результате – такая безграничная трагедия.
Толстощёкий увалень-добряк Борька Зайцев. Юра Борисов, полная его противоположность…Даже сейчас все они инстинктивно держатся вместе, словно стараются сохранить свою тусовку, которой, как таковой, уже нет. Звёздновцы тоже образовали свой кружок. Вот Костик Сергиенко, Ромка Медзуновский (интересно, захватил ли он сегодня с собой свой любимый тетрис?) Славка Беркович, Севка Пономарёв – блаженный наш тихоня. Он до сих пор в шоке от того, что случилось, и из всех ребят он один плачет, не стесняясь этой слабости. Ему можно. Все знают, что он – не от мира сего. К тому же рядом с ним нет сейчас Кирилла, а без него Севка – что ребёнок без матери. Кирилл, Кирилл! Мне ты тоже сейчас очень нужен! Один твой вид успокаивает меня и придаёт мне уверенность! Как же долго тебя уже нет…
Ладони мои горячие и мокрые, я не знаю, куда деть жёлтые гвоздики, зажатые в руке. Скорее бы всё началось и скорее бы всё закончилось, это ожидание сводит с ума! И, похоже, не меня одну. Люди шепчутся вокруг, обсуждают свои насущные дела…Конечно, для них это всего лишь очередное шоу, какое-никакое развлечение в рутине жизни. Посмотрят, повздыхают и разойдутся по домам. А мы? Что же будем делать ВСЕ МЫ, в одночасье потеряв свою душу, свой центральный генератор идей, свой главный стержень, благодаря которому все мы были вместе?!
Уверена, не меня одну занимают сейчас такие мысли. Лица моих друзей – растерянные, подавленные, потемневшие, говорят сами за себя. Они все, подобно Севке Пономарёву, как дети, потерявшиеся в дремучем лесу без родителей. Слепые котята…Матросы, лишившиеся капитана и не знающие, куда и как дальше править корабль…Только теперь все осознают, как много значил для нас этот удивительный парень. Несносный, циничный, избалованный вниманием разгильдяй! Все мы знаем и помним Вадима только таким. Только таким помнят его и ребята – те, кто не ходил в палату вместе с нами и не видел того, что видели мы – я, Кирилл и Сева. Может быть, Канарейка и не хотел, чтобы его видели? Может, именно наш визит в больницу в тот злополучный день и подтолкнул его к суициду?
Ах, Вадька-Вадька…О чём же ты думал, совершая такой отчаянный шаг? Неужели ни на миг перед твоими глазами не встал образ матери? Я помню Светлану Сергеевну нежной, утончённой феей с лицом тургеневской девушки. Увидев её впервые два года назад, я, помнится, не поверила, что такая хрупкая, юная женщина может быть матерью троих взрослых детей. Теперь я смело дам ей её годы и даже прибавлю лишний десяток сверху. Сгорбленной, ссутулившейся старушкой стоит она под козырьком подъезда, а Варя с Никитой с обеих сторон обнимают её за плечи. Они, как могут, успокаивают маму, что-то шепчут ей тихо, но, одурманенная сильной дозой успокоительного, тётя Света, похоже, не соображает, что вокруг неё творится. Она молчит – вот уже третьи сутки. Молчит! Видишь ли ты её оттуда? Знаешь ли, что она фактически помутилась рассудком, узнав о твоей смерти?! Как же можно было две недели морочить ей нервы неизвестностью, потом чудом уцелеть, вернуться живым с того света и, подарив родителям на короткий срок надежду, снова повергнуть их в пучину безысходного горя? Зачем ты это сделал?! Ты же любил свою маму! И отца тоже любил, несмотря на то, что между вами было в последнее время.
Я не замечаю, что мысленно разговариваю с Канарейкой как с живым, представляя, что он стоит здесь, среди нас. Это в очередной раз подтверждает печальный диагноз моего сознания: Я ЕЩЁ НЕ ВЕРЮ, ЧТО ВАДЬКИ БОЛЬШЕ НЕТ! Я на полном серьёзе жду его объяснений и даже вижу его насмешливые синие глаза, слышу весёлый мелодичный голос…Мы спорим как в старые добрые времена, мы до хрипоты отстаиваем каждый свою позицию и мне доставляет бесконечное удовольствие общение с Канарейкой. Неужели мы никогда больше не будем разговаривать? Я НЕ ВЕРЮ…Так же, как и в смерть Виталика…НЕ ХОЧУ И НЕ ЖЕЛАЮ ВЕРИТЬ…Нечестно и несправедливо – почему они? Именно ОНИ, мои милые, дорогие мальчишки…Совершенно разные, но бесконечно родные и близкие моему сердцу ребята. Закадычные друзья с одинаковой линией жизни. Раньше я не считала себя суеверной, да и Вадим с Виталиком всегда со смехом вспоминали о старой гадалке, предсказавшей им раннюю смерть чуть ли не в один день. Конечно, она ошиблась. Но только немножко – всего на месяц. Судьба?.. Неужели она действительно есть где-то там, свыше? Ведёт нас, правит нами, решает – кто будет жить долго и счастливо, а кто умрёт. Да ещё и способы для этого разные выбирает. Одного руками каких-то подонков выкидывает из окна…Другого заставляет вскрыть себе вены, никому ничего не объяснив. А что же в таком случае уготовано для всех нас, оставшихся на этом свете? Что должны делать мы? До конца дней своих ломать головы над тем, что произошло? Искать виноватых? Запоздало сожалеть о том, что нельзя перевести назад часовые стрелки? Вернуться обратно в август, стать внимательнее, чутче, разглядеть то, чего не замечалось раньше, уловить надвигающуюся катастрофу и по возможности её предотвратить…
Сейчас мне кажется, что мы могли бы их спасти. Могли бы, несмотря на наш возраст. Нам всем по семнадцать лет, но разве это важно? Главное: вместе мы были СИЛОЙ. Сплочённой, дружной командой, внутри которой часто кипели самые разнообразные страсти. Здесь возникали и решались споры и конфликты, строились и распадались отношения, здесь умели и любили весело проводить досуг. Прекрасно понимая, что после окончания школы каждый пойдёт своей дорогой, мы, тем не менее, сразу же после выпускного поклялись по мере возможности поддерживать отношения и ни в коем случае не терять друг друга из вида. Я отчётливо и ясно помню эту клятву на берегу леонежского пруда. Не так уж давно это было – меньше трёх месяцев назад. Подумать только, как мало времени прошло, а сколько утекло с тех пор воды! И как сильно мы изменились! Всё те же мальчишки и девчонки по сути, а на самом деле – сильно повзрослевшие люди на пороге новой серьёзной жизни, впервые столкнувшиеся с НАСТОЯЩЕЙ бедой и силою обстоятельств вынужденные снять розовые очки. В этой, новой жизни всё оказалось другим. Закончились детские игры, и само детство закончилось вместе с уходом наших друзей.
Мои мальчишки!.. Отстранённо прислушиваюсь я к себе и пытаюсь, мучительно пытаюсь выудить из своей памяти ТО славное, счастливое время, оставшееся за гранью нынешней катастрофы. До боли зажмуриваюсь и мысленно возвращаюсь в тот промозглый, ветреный ноябрь. Словно по волшебству мир меняется вокруг меня и вот уже Я – не нынешняя выпускница Аксинья Кондрашова, а та пятнадцатилетняя девочка Ксюша, волею всё той же насмешницы-судьбы в очередной раз выдернутая из привычной среды обитания. Это теперь, спустя почти два года, мелкими и пустяковыми кажутся былые проблемы: адаптация на новом месте, чужая школа, ужасные условия существования между железной дорогой и аэродромом в маленьком, богом забытом посёлке на отшибе Подмосковья. Тяжело быть дочкой военного – кочевать из города в город по всей стране, менять друзей, ютиться в съёмных, наспех приведённых в божеский вид квартирах. И кто только сказал, что перемены – это здорово? Лично я так устала от бесконечных перемен, что к пятнадцати годам успела возненавидеть их не только всей душой, но и каждой клеточкой своего молодого, физически здорового тела. И что в этом удивительного?
Родины, как таковой, у меня не было, хотя официально ею вполне можно считать Владимир – город, где я появилась на свет, но которого по существу абсолютно не помню. А вот сознательное мышление застигло меня уже в Ярославле, и некоторое время я справедливо принимала его за свой родной город. Там я ходила сначала в ясли, потом в сад, там пошла в первый класс. Там же, соответственно, обзавелась и первыми друзьями. Именно друзьями, а не подружками, потому что всю свою жизнь я дружила исключительно с мальчишками. И не только дружила, но и верховодила ими, в каждой игре осознанно выбирая себе главную роль. И кто бы осмелился спорить с такой странной девчонкой! Да и девчонкой ли вообще? И зимой, и летом – в штанах, стрижка короткая…Ни дать, ни взять – Ксанка из «Неуловимых мстителей» и даже, казалось бы, имя совпадает. Но чёрта с два согласилась бы я ею быть! Мне нравился Данька, и эта роль всегда было моей любимой. Потом был гардемарин Алёша Корсак, Петя Васечкин, Сережа Сыроежкин, Коля Герасимов. Всех не перечислишь! Я отчаянно завидовала мальчишкам, на долю которых и в фильмах, и в жизни выпадали самые интересные приключения, и кляла судьбу за то, что она создала меня девчонкой – существом слабого, вечно ноющего пола, поэтому и дала самой себе обещание никогда не отращивать волосы и не носить юбок.
«Ненормальная» - скажет какой-нибудь скептик. Да, сейчас мне это тоже кажется не вполне нормальным явлением, и своей дочери я бы категорически запретила вести себя по-пацански. Но мне не запрещали: папа полностью доверял воспитание единственной дочери маме, а мама, в свою очередь, не находила в моих играх ничего плохого и полностью доверяла мне. Нет, это вовсе не означает, что родители мною не занимались – я была запланированным, долгожданным ребёнком двух вполне зрелых, самореализованных людей – умных, образованных и интеллектуально развитых. Даже удивительно, как они нашли друг друга в таком огромном мире? У них был одинаковый взгляд на жизнь, одинаковые интересы и увлечения, оба любили книги и театры – словом, всё, что имеет отношение к культуре и искусству. Оба, по странному совпадению, на мою беду, являлись поклонниками Михаила Шолохова, и моё редкое имя – их высшая дань его творчеству. Уму непостижимая нелепость! Не Ксения, не Оксана, а АКСИНЬЯ! Даже под страхом смерти я бы, наверное, никогда не призналась друзьям в том, как меня зовут по документам, достаточно было того, что все знали меня как Ксюшу. Сперва в Ярославле, а потом и в Твери, куда мы вслед за папой перебрались, когда мне было десять лет.
Новые друзья, новая школа…Тогда я ещё умела быстро осваиваться в чужих условиях. Сказывалась детская непосредственность и всё тот же бойкий, мальчишеский характер. Там у меня тоже были друзья – и опять ребята. С ними я так же гоняла на велосипедах, дралась на самодельных шпагах, метала ножички и лазила по деревьям. Беспечное время! При всём моём желании долго длиться оно не могло. Ближе к тринадцати годам в организме у меня начались необратимые изменения – дремавшие до поры женские гормоны как-то незаметно проснулись и сразу же, бесцеремонно выбили из головы всю былую дурь. Не мудрено! Когда под футболкой на груди начинают топорщиться два крохотных бугорка, а фигура, теряя ребяческую угловатость, приобретает мягкие округлости, очень трудно строить из себя Дартаньяна. Тем более что и друзья – твои старые товарищи по войнушкам, вдруг перестают относиться к тебе как к своему в доску парню и смотрят по-другому. Любопытными делаются их глаза, ищущими, непонятными, и сама уже начинаешь теряться от таких выразительных взглядов…Смущаешься, краснеешь, но в душе неосознанно хочешь нравиться, поэтому и делаешь для этого всё, что только можно: отращиваешь волосы, одеваешь модные вещи, потихоньку подкрашиваешь глаза и ногти…И где они, былые детские принципы? И куда же девается твёрдая уверенность в том, что женщины – слабый, ноющий пол? О, нет! Впервые поймав на себе жадный, волнующий взгляд симпатичного одноклассника, наоборот чувствуешь себя самой сильной! Это та же игра, только правила в ней другие, зато верховодить можно так же как в детстве – все мальчишки снова у твоих ног, и ты решаешь сама, кто из них достоин твоего внимания.
Незабываемая Тверь! С ней навсегда у меня связаны впечатления первых девичьих переживаний: первые поцелуи, гуляния допоздна, школьные дискотеки. За пять лет я крепко привязалась к этому городу и жалко мне было покидать его – в очередной раз срываться с насиженного места и ехать неизвестно куда. Отец как мог успокаивал меня и маму, уверял, что это – наше последнее мытарство. Нам выделяли двухкомнатную квартиру в Подмосковье. Наконец-то свою собственную, отдельную квартиру, которой мы толком не имели и о которой долго и страстно мечтали долгих пятнадцать лет! Мечта сбылась…Но всё оказалось гораздо хуже, чем я могла себе вообразить.
Это, так называемое, «Подмосковье» на самом деле представляло собой натуральную трущобу – грязную, мрачную, безликую, с одинаковыми, словно клонированными пятиэтажками. Никакого разнообразия, ничего интересного – всё уныло, примитивно и скучно, даже полюбоваться не на что! Впервые оказавшись в Бахчиванджи, я, помнится, с ужасом подумала: неужели такой же серой будет тут и моя жизнь?! Неужели до скончания века мне суждено прозябать в этой жуткой дыре?! И какое же будущее ждёт меня, если я вовремя не сумею вырваться из плена этих панельных «хрущоб» и мусорных контейнеров?!
Однако и это, как выяснилось, были ещё цветочки. Первоначальное моё отчаяние ближе к ночи переросло в тихую паранойю. В пяти минутах ходьбы от нашего дома пролегала железная дорога, вблизи самого посёлка располагался военный аэродром. Таким образом, справа в окна нашей квартиры врывался грохот поездов, а слева – беспрерывное гудение взлетающих и садящихся на посадку самолётов. Судите сами, каким кромешным адом обернулась для меня первая ночь на новом месте! Я ворочалась с боку на бок, прятала голову под подушку – всё тщетно. Монотонное, словно пчелиное жужжание проникало даже сквозь такую толщину, раздражая и без того напряжённые нервы. Я ненавидела и проклинала всех на свете: Министерство Обороны во главе с самим министром, заставившего нас кочевать с места на место, родителей, безропотно согласившихся получить именно ЭТУ квартиру именно в ЭТОМ чудовищном посёлке, который на данный момент являлся предметом САМОЙ сильной моей ненависти. Разумеется, Тверь тоже не была похожа на Париж, но там, по крайней мере, всё было СВОИМ. Родным! И потому – самым лучшим. Шумели там только дети и машины. Там было где разгуляться. А главное, там остались все мои друзья – мои славные, дорогие мальчишки, без которых немыслимым казалось существование. Представляю, какой трагедией стал для них и мой переезд! Я, конечно же, обещала друзьям не забывать их никогда, писать им подробные письма о своей новой жизни, они, в свою очередь, заверяли меня в том же…Но разве подобное общение могло считаться полноценным?! Вот и выходило, что всех друзей своих я лишалась, как лишалась вообще всего, что мне было близко и дорого.
Жизнь вошла в чёрную полосу невезения с первого же дня после новоселья. Невыспавшаяся, злая отправилась я утром в чужую школу. Не успела выйти из дома – сразу же вся продрогла на холодном ноябрьском ветру, начала икать и стучать зубами. Дорогу до школы я не знала, но мимо меня гурьбой шагали местные дети с ранцами и сумками – мне ничего не оставалось делать, как слиться с общим потоком и течь со всеми вместе. Рядом раздавался смех, слышалась оживлённая болтовня –дети тут словно не в школу, а в цирк торопились. Счастливые! Им-то не надо привыкать к новизне, и это захолустье для них, наверное, маленьким раем земным кажется. А я? Сколько же времени должно ещё пройти прежде, чем я смогу спокойно воспринимать окружающую меня грязную, холодную безликость?! Почему у себя в Твери я никогда так не замерзала?! Скорее всего, это нервное… Ведь впереди – новая школа, новые учителя, новые одноклассники…Не слишком ли для начала?..
2
Директриса была на месте – её высокий, визгливый голос проникал даже сквозь обитую тёмно-коричневым дерматином толстую дверь, и я услышала его, даже не приблизившись ещё к порогу. От возникшей было во мне решимости и следа не осталось, а ноги почему-то стали ватными…
- Даже не смей со мной спорить, Павлецкий! Не смей! Что у вас за привычка такая – с педагогами постоянно пререкаться?!
- Я не пререкаюсь, Маргарита Ивановна, но я правда урока не срывал…
- Не оправдывайся! Ты снова его покрываешь! Да ты знаешь хоть, что за такие вещи из школы исключают?! Господи, как я устала! Вы оба уже в печёнках у меня сидите – и ты, и Канаренко твой! Где он сейчас? Почему с тобой не пришёл? Испугался?
- Нет, он не пришёл просто. Рано ещё, до уроков пятнадцать минут…
- Вот уж не выдумывай, что его нет! Вы всегда вместе ходите, как сиамские близнецы! И уроки всегда вместе срываете!
- Неправда, Маргарита Ивановна…
- Всё! Иди! И без Канаренко не возвращайся!...И запомни, Павлецкий, терпение моё скоро лопнет. Слышишь?
- Слышу, Маргарита Ивановна. Можно идти уже?
- Иди, я же сказала.
Подумать только, какие страсти! Быть свидетелем подобных словесных поединков между директором и учеником мне прежде не приходилось. Предыдущий мой директор, Борис Георгиевич, кричать, по-моему, вообще не умел – разговаривал по-дворянски степенно, тщательно выбирая выражения. За это его все уважали, в том числе – и ваша покорная слуга. Ну действительно, какой пример подаёт директор своим ученикам, проявляя подобную несдержанность? Непедагогично как-то…Нервы – нервами, но всему же есть предел, и если на детей так орать, то все они рано или поздно станут психами….Хорошая школа, ничего не скажешь…Я просто в восторге…
Б-бах!. Что-то с космической скоростью пронеслось перед глазами и с оглушающей силой стукнуло в лоб. Я даже не успела сообразить, что это – дверь, возле которой я очутилась, похоже, машинально, увлечённая жарким спором внутри кабинета. Даже дерматин не смягчил удара!
- О-и-и…- Из глаз брызнули слёзы. Я выронила пакет с тетрадями, обеими руками схватилась за голову.
- Ой! – Почти мне в унисон откликнулся несчастный Павлецкий, поспешно кидаясь поднимать пакет. – Извини, я нечаянно!.. Я тебя не увидел…Извини…
- Ничего…Всё нормально…- Простонала я сквозь зубы. Испуганное бормотание парня доносилось до слуха неотчётливо из-за навязчивого звона в ушах, а самой говорить вовсе не хотелось – я боялась, что вместо слов утешения разражусь отборным матом. Потому что на самом деле всё было как раз НЕНОРМАЛЬНО!!! Всё, начиная с переезда в этот дурацкий посёлок и заканчивая слезами, текущими из глаз. Сейчас, конечно же, тушь размажется, нос покраснеет, а на лбу, несомненно, выскочит большущая шишка, и первый свой учебный день в новой школе мне придётся выглядеть пугалом! Для меня это было равносильно внезапному ожирению…
- Очень больно, да? – Голос Павлецкого, полный всепоглощающего сострадания и вины, стал чуть ближе. Я с удивлением обнаружила его присутствие рядом и наконец-то рискнула открыть глаза. Склонившееся надо мной лицо было очень симпатичным и с первого взгляда подкупало своей честностью. Оно понравилось мне настолько, что в голове моей сама собой взметнулась паническая мысль: «У меня вся краска потекла! Я сейчас на клоуна похожа! Вот позор-то, господи, вот позор! Он сейчас со смеху помрёт, глядя на мою физиономию! Вырядилась, дура…Впечатление хотела произвести…Первый день в школе, как же…Вот тебе и пожалуйста…Произвела…»
Павлецкий, между тем, помирать со смеху даже не собирался, напротив, в добрых карих глазах его по-прежнему читалось искреннее участие. Он, казалось, сам готов был заплакать, только бы искупить свой грех. И мне совсем неожиданно стало жаль этого парня. В конце концов, после той моральной взбучки, которую мне пришлось услышать только что, он сам чувствовал себя не многим лучше.
- Ничего. – Повторила я мягче, пытаясь выдавить из себя хотя бы жалкое подобие улыбки. – Сейчас пройдёт…
- Может, что-нибудь холодное приложить? – Предложил Павлецкий на полном серьёзе.
- Что, например? Транспортир? – Боль слегка приутихла, и я даже решила поиронизировать, дабы разрядить обстановку. У меня это получилось – парень улыбнулся всё ещё напряжённо, но очень тепло и открыто.
- Почему транспортир?
- А что ещё? Думаешь, у меня на такие вот непредвиденные случаи медных пятаков полные карманы?
- А…Ну да, верно…Ну, тогда может и так всё нормально будет?
Ему до безумия хотелось, чтобы всё было нормально, и я не смогла его разочаровать – приложив все усилия, скорчила убедительную гримасу.
- Может и будет.
Вот и напряжения – как не бывало. Парень понял, что прощён окончательно и, с облегчением вздохнув, вручил мне мой пакет.
- Держи.
- Спасибо.
- Да, кстати, а кто ты такая? Почему я тебя впервые вижу?
- Потому что сегодня я здесь как раз впервые.
- Новенькая? – Мгновенно просёк парень. – А откуда?
- Из Твери.
- Круто. А класс какой?
- Не знаю. Сейчас вот иду к директору, чтобы узнать.
- Да нет, я имею в виду, класс какой по счёту?
- Десятый.
- У-ау! – Он чему-то необыкновенно обрадовался, даже на месте в восторге подскочил. – В нашем полку прибыло! А в какой ты дом въехала?
- В десятый «А». Улица Беляева.
- Да улица у нас тут одна на весь городок. А десятый «А», кстати, в моей стороне. Здорово! И давно переехали?
- Позавчера.
- Никого ещё тут не знаешь?
- Да нет, не успела ещё познакомиться.
- Ну, тогда я первый твой знакомый. Меня Виталик зовут. А тебя?
- Ксения. – Как всегда в таких случаях, я осознанно исправила своё настоящее редкое имя на более удобное и, по моему мнению, более благозвучное. Это с годами вошло в привычку.
- Очень приятно. Добро пожаловать на Бахчу!
Как я и полагала, местные ребята своё захолустье обожали. Мне всё больше и больше нравился этот общительный парень. Он как будто почувствовал моё страстное желание поскорее освоиться в новой школе и изо всех потянулся мне навстречу. Настроение моё значительно улучшилось, и даже лоб почти перестал болеть. Вместе с благодарностью во мне проснулось и непонятное сострадание, едва лишь вспомнился истеричный фальцет Маргариты Ивановны.
- Злая у вас директриса? – Полюбопытствовала я у Виталика. Тот пожал плечами:
- Нет, почему?.. Нормальная. Ты иди, кстати, к ней сейчас. Узнай, в какой класс тебя определили, а я тут подожду на всякий случай.
Виталик улыбнулся мне ободряюще, и я, уже почти не волнуясь, вошла в кабинет. Странно, но все директорские кабинеты в школах почему-то ничем особенным друг от друга не отличаются. Та же стерильная чистота, почти такой же белый тюль на окнах, тяжёлые шторы – только здесь зелёные, а у Бориса Георгиевича, кажется, были бордовые. У самого окна – полированный дубовый стол, за которым восседала Маргарита Ивановна собственной персоной. От изумления я даже поздороваться в первую минуту позабыла! Кто бы мог подумать, что тот высокий, нежный голосок, который я слышала, стоя в коридоре, принадлежит тучной, грузной женщине лет пятидесяти пяти, с грубыми, резкими чертами лица!
Мне вдруг стало так смешно, что я с трудом сдержалась, чтобы этого не показать. Маргарита Ивановна оторвалась от своих бумажных дел, посмотрела на меня вполне приветливо:
- Доброе утро.
- Здрасьте. – Запоздало поздоровалась я и почти совсем уверенно шагнула к столу. – Я – Аксинья Кондрашова.
- А-а…- Перебив меня на полуслове, директриса расплылась в ласковой, почти материнской улыбке. – Знаю, знаю, Ксюшенька. Пришла, значит?
Идиотский вопрос в устах образованного человека! Можно подумать, что я могла взять – и не прийти! Но она и в самом деле душка. Правда, с этими очаровательными усиками над губой больше похожа на доброго дяденьку, но это не суть важно. Чем же так рассердил её милейший и компанейский Виталик Павлецкий? Обязательно поинтересуюсь.
- Ты у нас зачислена в десятый «Б». – Сообщила между тем Маргарита Ивановна. – Посмотри по расписанию в раздевалке, какой у них сейчас урок. Найдёшь раздевалку или тебя проводить?
Я представила квадратную, мужеподобную директрису в качестве своего проводника и снова едва не рассмеялась. Гид у меня, к счастью, уже был – с ним я не боялась заблудиться в новой школе.
- Спасибо, я сама найду. – Ответила я, и Маргарита Ивановна с теплотой в своём трепетном голосочке пожелала мне успехов в учёбе. Честное слово, она просто прелесть! Её и разозлить-то, наверное, крайне сложно.
Виталик терпеливо ждал меня, устроившись на карнизе огромного, во всю стену окна напротив кабинета директора. Когда я подошла, он резво вскочил, едва не приплясывая от волнения:
- Ну что, какой?!
- Десятый «Б».
- И-йес!!! – Ещё выразительней и восторженней взвыл мой новый знакомый и в порыве ликования, не удержавшись, обнял меня за плечи. – Вперёд, одноклассница! На физкультуру! Сейчас звонок прозвенит, а нам ещё форму одевать!
Он быстро зашагал по коридору, и я заторопилась следом.
- Подожди, мне же ещё учебники надо получить!
- На следующей перемене получишь, сейчас они тебе всё равно не понадобятся.
- А директриса у вас и правда добрая!
- Я же говорил!
- А чего это она на тебя тогда так орала?
- Да ну на фиг! Ерунда! Ей Канарейка житья не даёт, а я всегда крайним оказываюсь!
- Какая канарейка?
- Не какая, а какой! Тебе ещё предстоит с ним познакомиться.
- А что он натворил?
- Да так, я же говорю – ерунда. Стулья в кабинете географии клеем вымазал.
- Да ты что?! – Больше всего меня поразил беспечный тон Виталика. Как буднично он говорил о том, из-за чего у нас в школе давно бы уже светопреставление началось!
- Зачем он это сделал?
- Чтобы меня не спросили. Я вчера выучить не успел.
Весёленькая школа…Скучать мне тут видно не придётся. Не удивительно, почему добрейшая директриса так визгливо кричала сейчас на Виталика. Подобного хулиганства и наш флегматичный Борис Георгиевич не смог бы спокойно стерпеть.
- А ты что, ему помогал? Чего она тебя ругает?
- Я? Не помогал. Ещё чего не хватало. – Павлецкий весьма охотно отвечал на мои расспросы. – Он вообще до урока это, по-моему, сделал, когда класс пустой был. Я его и сам не видел, честное слово.
- Так с чего вообще тогда известно, что это он?
Виталик чуть сбавил шаг, глянул на меня сверху вниз как на неразумное дитя, которому нужно разжёвывать самые элементарные вещи.
- В НАШЕЙ школе никто, кроме Канарейки на такое варварство в принципе не способен.
Мы дошли до раздевалки. Их, естественно, было тут две – для ребят и для девчонок. Межу дверьми мы и остановились. Виталику, видно, не хотелось так быстро со мной расставаться – если было бы возможно, он, пожалуй, вошёл в раздевалку вместе со мной и официально представил всем своим одноклассницам. Нет, вы только подумайте, что за славный мальчик! Мне, конечно, к вниманию ребят не привыкать, но там, в старой школе, я воспринимала это вполне естественно и без особого волнения. Сейчас же, наверное, просто сказалась перемена обстановки, иначе я бы не поддалась так легко этой, внезапно нахлынувшей растерянности.
- Ладно, всё нормально. – Виталик как будто угадал моё внутреннее напряжение, ободряюще мне улыбнулся – прямо как там, возле директорского кабинета. – Девчонки у нас нормальные, без закидонсов. Ты с ними подружишься. Давай, иди, в зале встретимся.
Маленькая, тесная раздевалка была забита битком. Рассевшиеся по скамейкам девчонки давно уже переоделись в спортивные костюмы, однако в зал выходить вовсе не торопились: одни увлечённо списывали домашнюю работу, положив тетрадки на колени, другие поправляли макияж, а третьи просто щебетали о мальчиках, о тряпках и обо всём на свете. Девчонки как девчонки. Как везде. Определённо, без закидонсов. Но я опять не вписывалась в их компанию. Когда я вошла, все глаза, как по команде, уставились на меня. В них было всё, что только можно себе представить: любопытство, зависть, ожидание чего-то интересного…Я постаралась сразу же произвести впечатление уверенной в себе и общительной девчонки.
- Привет! – Это предназначалось и для всех и для каждой в отдельности.
- Привет. – Так же спокойно и вовсе не враждебно ответила за себя и за всех подруг высокая светловолосая девчонка в салатовом спортивном костюме. – Ты к нам?
- К вам. Я новенькая.
- Ну заходи, новенькая, не стесняйся. Форму-то принесла?
- Нет.
- Ну всё равно заходи. Сейчас Паша заявится, выгонит всех, а я остаться хочу.
Разумеется, я почти ничего не поняла из всего того, что сказала мне блондинка, но ёё непринуждённость по отношению ко мне искренне обрадовала – могло быть и хуже! Я бросила пакет с тетрадями в общую кучу сумок и уселась на одну из расставленных у стены скамеек. Маленькая, полненькая девчонка с рыжим от веснушек лицом приветливо посмотрела на меня печальными серо-зелёными глазами.
- Как тебя зовут? – Спросила она почему-то шёпотом
- Ксюша. – Отозвалась я с готовностью.
- А меня – Яна. Ты откуда к нам приехала?
- Из Твери.
- Ой, издалека…
Продолжить диалог в том же духе нам не удалось – в этот момент оглушительно затрещал звонок. Первый мой звонок в этой школе…Девчонки засуетились: тетради быстро убрались в сумки, помады и пудреницы – в косметички. Яна подскочила с места и пулей вылетела из раздевалки. Остальные, к моему удивлению, даже и не думали выходить, хотя стояли в полной боевой готовности.
- Короче так, девчонки. – Торопливо распорядилась блондинка в салатовом костюме. – Сейчас Паша заглянет, вы все выходите и выключаете за собой свет. Не выдавайте меня!
О том, кто такой Паша, я узнала минуты через две, когда дверь отворилась,
и в раздевалку действительно заглянул жутко интересный брюнет лет тридцати, одетый по-спортивному.
- Ну, долго мне ещё вас ждать, девчонки? Специально что ли ждёте, когда я вас выгоню? – Возмущённо накинулся он на нас, но его никто не испугался.
- Уже идём, Павел Владимирович. – Ласково проворковала девчонка с короткой огненно-рыжей стрижкой.
- Павел Владимирович, а можно мне остаться? У меня месячные начались. – Подала голос другая шутница.
Раздались смешки...Физкультурник было смутился, однако опомнился довольно быстро – видно, давно привык к такому отношению, - и уже совсем строго скомандовал:
- Выходите все, там разберёмся. Давайте, давайте, уже пять минут как урок идёт.
Нестройной гурьбой девчонки потянулись к выходу. И только лишь та, светловолосая, забилась в дальний угол, сделавшись почти невидимой. Кто-то услужливо щёлкнул выключателем, а Паша, должно быть, так торопился начать занятия, что даже не проверил раздевалку после того, как все мы вышли. Девчонке повезло, хотя я лично так и не поняла, для чего ей на самом деле понадобилась это добровольное заключение в пустой раздевалке на добрых сорок минут.
Жанр: Драма/Ангст
Размер: макси
Статус: в работе
читать дальше1
Лёгкий, тёплый ветерок гонит по земле багряные и жёлтые листья. С самого утра светит солнце – ласково, ненавязчиво оно окрашивает кроны деревьев, и от этого они выглядят ещё ярче и нарядней. Раннее в нынешнем году выдалось бабье лето, неожиданное – после бесконечно долгого ненастья погода наконец-то наладилась; занудная изморось сменилась чистым, по-сентябрьски серым небом…Я всегда любила эту золотую пору именно за её ясное, блаженное умиротворение, когда в воздухе витают невидимые паутинки, сорванные слабым ветром, когда солнце, появляясь иногда на востоке, терпеливо светит до самого своего заката и не печёт, а лишь слегка касается кожи.
Падают, падают листья, подобно золотому дождю…Унылая пора, очей очарованье…Время задумчивой грусти по чему-то безвозвратно ушедшему. Ещё немного – и совсем исчезнет эта волшебная красота осени. Всё исчезает… Ничто не вечно под луной. И жизнь сама не вечна. С некоторых пор меня слишком часто стали преследовать подобные мысли: жизнь – смерть, любовь – ненависть, счастье – горе. БЕДА… Никакой радости не приносит мне ощущение свободы, а ведь ещё недавно я так мечтала её обрести.
И вот уже позади традиционный выпускной бал, давно прозвенел последний звонок, сданы вступительные экзамены в вуз. Вот уже я и студентка. Когда-то мне не терпелось поскорее повзрослеть – встать на свой, СОБСТВЕННЫЙ путь и идти по нему решительным маршем, напролом – к цели. Молодым везде у нас дорога! Почему же теперь, когда жизнь, по сути, только начинается, в моей душе вдруг поселилось ощущение безысходности всего земного и материального? Почему меньше всего мысли мои сейчас заняты предстоящей учёбой в университете?...Всё не так вокруг меня… И эта мягкая, тёплая осень с её очарованием листопада, и это щедрое солнце, абсолютно неуместное в такой тяжёлый день.
Мне почему-то казалось, что сегодня непременно должен был пойти дождь. Как в то утро, когда мы хоронили Виталика… Господи, иногда мне не в шутку думается, что над нашим посёлком нависло какое-то дьявольское проклятье, и все мы уже давно обречены. Как те подростки с улицы Вязов. Я ещё не успела прийти в себя после смерти Виталика, не успела до конца поверить в то, что его нет. Тем более что мёртвым я его не видела. И никто из ребят не видел, потому что гроб открыть нам не дали из чисто эстетических соображений. Сказали: труп очень изуродован. ТРУП… Это так они назвали Виталика. Моего пылкого Ромео, моего первого парня, который, я уверена, сохранил в своём сердце любовь ко мне до последнего вздоха. Может быть, это я виновата в его гибели? Может, если бы я не бросила его тогда, всё обернулось бы иначе? Хотя… Чем бы я, собственно, могла ему помочь? Он ведь не покончил с собой, в отличие от Вадима… ЕГО УБИЛИ… А меня просто не было с ним рядом. И теперь поздно рвать на себе волосы. Но всё-таки мне до сих пор кажется, что Виталик просто уехал куда-то далеко-далеко. Так проще думать, так легче на душе и не настолько совестно. И это даже хорошо, что я его не видела мёртвым. Представляю, как тяжело, наверное, стоять возле гроба близкого человека и СМОТРЕТЬ на него… А ведь именно это мне и предстоит сейчас делать впервые. СТОЯТЬ И СМОТРЕТЬ. И опять пытаться осознать, что это – правда. Горькая, страшная правда, которую отторгает разум и неприемлет сердце.
Вчера у меня не было времени отдаваться скорби. Вчера от нас с Кириллом зависело слишком многое, и все мы должны были держаться. Мы обязаны были вести себя по-взрослому. Не знаю, что бы я делала без поддержки Кирилла! Это многочасовое турне вымотало меня до предела: оформление документов в ЗАГСе, бюро ритуальных услуг с выбором гроба и венков, леонежское кладбище с выбором места… Никогда в жизни я ещё не соприкасалась с подобными вещами, никогда, можно сказать, СОБСТВЕННОРУЧНО не хоронила друзей. И вот теперь, когда все формальности позади, когда остаётся только стоять и ждать, именно теперь в душе возникает звенящая пустота, порождённая ужасом случившейся трагедии. Такое бодрое, ясное солнце…Такой изумительно красивый день… А мы стоим у подъезда и ждём…Под ногами шуршат еловые ветки – их так много, что невозможно на них не наступать, тем более, что нас всех тоже слишком много. Рядом со мной – ребята. Они все здесь. Все, кроме моего Кирилла – он уехал в морг с Николаем Васильевичем. Отец Вадима сегодня впервые осмелился оставить жену без своей опеки – в предыдущие два дня он от неё практически не отходил, поэтому мы и занимались организацией похорон.
Ещё нет двенадцати, а во дворе уже собралась толпа народа. Кого тут только нет! Соседи со всех домов поблизости, вездесущие бабульки, любопытная детвора разного возраста. И конечно же МЫ…Сюда, кажется, стеклась вся молодёжь Бахчи и Звёздного Городка вместе взятых. От изобилия всевозможных цветов рябит в глазах: гвоздики, ромашки, пионы, астры, хризантемы…Даже розы. Это у Маринки Фадеевой. Вот она стоит напротив меня в окружении пацанов и жадно, нервно курит, поглядывая на угол дома. На ней тонкий чёрный плащ, а в светлых волосах – чёрная заколка. Её можно принять за вдову, и я уверена – она себя ею и считает. Я впервые вижу Маринку не накрашенной – бытует мнение, что она даже на ночь спать ложится в макияже. Правда, раньше Маринка красилась в основном для Канарейки, а сегодня ей нечего волноваться. Он всё равно не оценит.
У Анжелки Алексеевой букет из белых хризантем. Тоже смотрится неплохо, как, впрочем, и сама Анжелка. Её даже горе красит, и в чёрном брючном костюмчике она выглядит натуральной фотомоделью. Ещё одна безутешная вдова – первая Вадькина учительница на любовном фронте. Она, наверное, тоже не решилась сегодня воспользоваться косметикой, от того и нацепила предусмотрительно тёмные очки. Им обеим – Маринке и Анжелке ещё повезло… Их не было со мной позавчера ТАМ…Представляю, что бы с ними стало, если бы они увидели ТУ страшную картину. До сих пор она стоит перед моими глазами ночным кошмаром. И всё-таки, даже несмотря на это, отчаянно не хочется верить, что ЕГО нет. Всё, что происходит вокруг – дурацкое, досадное недоразумение. Скоро мы во всём разберёмся, всё утрясётся, всё выяснится…Или же я просто проснусь.
Нетерпеливо смотрит на часы Миша Раскопин. Один из лучших друзей Вадима, наш педантичный борец за правду и справедливость. Канарейка всегда очень ценил его. Может быть, стоило тогда первым отправить в палату Мишку? Он бы нашёл к Вадьке нужный подход, всё-таки они с первого класса дружили.
Или Шурик Чернов…Скромный, застенчивый молчун. Вот кто, пожалуй, сумел бы оказать благотворное влияние на Вадима. А мы не справились. Мы допустили какую-то оплошность. И в результате – такая безграничная трагедия.
Толстощёкий увалень-добряк Борька Зайцев. Юра Борисов, полная его противоположность…Даже сейчас все они инстинктивно держатся вместе, словно стараются сохранить свою тусовку, которой, как таковой, уже нет. Звёздновцы тоже образовали свой кружок. Вот Костик Сергиенко, Ромка Медзуновский (интересно, захватил ли он сегодня с собой свой любимый тетрис?) Славка Беркович, Севка Пономарёв – блаженный наш тихоня. Он до сих пор в шоке от того, что случилось, и из всех ребят он один плачет, не стесняясь этой слабости. Ему можно. Все знают, что он – не от мира сего. К тому же рядом с ним нет сейчас Кирилла, а без него Севка – что ребёнок без матери. Кирилл, Кирилл! Мне ты тоже сейчас очень нужен! Один твой вид успокаивает меня и придаёт мне уверенность! Как же долго тебя уже нет…
Ладони мои горячие и мокрые, я не знаю, куда деть жёлтые гвоздики, зажатые в руке. Скорее бы всё началось и скорее бы всё закончилось, это ожидание сводит с ума! И, похоже, не меня одну. Люди шепчутся вокруг, обсуждают свои насущные дела…Конечно, для них это всего лишь очередное шоу, какое-никакое развлечение в рутине жизни. Посмотрят, повздыхают и разойдутся по домам. А мы? Что же будем делать ВСЕ МЫ, в одночасье потеряв свою душу, свой центральный генератор идей, свой главный стержень, благодаря которому все мы были вместе?!
Уверена, не меня одну занимают сейчас такие мысли. Лица моих друзей – растерянные, подавленные, потемневшие, говорят сами за себя. Они все, подобно Севке Пономарёву, как дети, потерявшиеся в дремучем лесу без родителей. Слепые котята…Матросы, лишившиеся капитана и не знающие, куда и как дальше править корабль…Только теперь все осознают, как много значил для нас этот удивительный парень. Несносный, циничный, избалованный вниманием разгильдяй! Все мы знаем и помним Вадима только таким. Только таким помнят его и ребята – те, кто не ходил в палату вместе с нами и не видел того, что видели мы – я, Кирилл и Сева. Может быть, Канарейка и не хотел, чтобы его видели? Может, именно наш визит в больницу в тот злополучный день и подтолкнул его к суициду?
Ах, Вадька-Вадька…О чём же ты думал, совершая такой отчаянный шаг? Неужели ни на миг перед твоими глазами не встал образ матери? Я помню Светлану Сергеевну нежной, утончённой феей с лицом тургеневской девушки. Увидев её впервые два года назад, я, помнится, не поверила, что такая хрупкая, юная женщина может быть матерью троих взрослых детей. Теперь я смело дам ей её годы и даже прибавлю лишний десяток сверху. Сгорбленной, ссутулившейся старушкой стоит она под козырьком подъезда, а Варя с Никитой с обеих сторон обнимают её за плечи. Они, как могут, успокаивают маму, что-то шепчут ей тихо, но, одурманенная сильной дозой успокоительного, тётя Света, похоже, не соображает, что вокруг неё творится. Она молчит – вот уже третьи сутки. Молчит! Видишь ли ты её оттуда? Знаешь ли, что она фактически помутилась рассудком, узнав о твоей смерти?! Как же можно было две недели морочить ей нервы неизвестностью, потом чудом уцелеть, вернуться живым с того света и, подарив родителям на короткий срок надежду, снова повергнуть их в пучину безысходного горя? Зачем ты это сделал?! Ты же любил свою маму! И отца тоже любил, несмотря на то, что между вами было в последнее время.
Я не замечаю, что мысленно разговариваю с Канарейкой как с живым, представляя, что он стоит здесь, среди нас. Это в очередной раз подтверждает печальный диагноз моего сознания: Я ЕЩЁ НЕ ВЕРЮ, ЧТО ВАДЬКИ БОЛЬШЕ НЕТ! Я на полном серьёзе жду его объяснений и даже вижу его насмешливые синие глаза, слышу весёлый мелодичный голос…Мы спорим как в старые добрые времена, мы до хрипоты отстаиваем каждый свою позицию и мне доставляет бесконечное удовольствие общение с Канарейкой. Неужели мы никогда больше не будем разговаривать? Я НЕ ВЕРЮ…Так же, как и в смерть Виталика…НЕ ХОЧУ И НЕ ЖЕЛАЮ ВЕРИТЬ…Нечестно и несправедливо – почему они? Именно ОНИ, мои милые, дорогие мальчишки…Совершенно разные, но бесконечно родные и близкие моему сердцу ребята. Закадычные друзья с одинаковой линией жизни. Раньше я не считала себя суеверной, да и Вадим с Виталиком всегда со смехом вспоминали о старой гадалке, предсказавшей им раннюю смерть чуть ли не в один день. Конечно, она ошиблась. Но только немножко – всего на месяц. Судьба?.. Неужели она действительно есть где-то там, свыше? Ведёт нас, правит нами, решает – кто будет жить долго и счастливо, а кто умрёт. Да ещё и способы для этого разные выбирает. Одного руками каких-то подонков выкидывает из окна…Другого заставляет вскрыть себе вены, никому ничего не объяснив. А что же в таком случае уготовано для всех нас, оставшихся на этом свете? Что должны делать мы? До конца дней своих ломать головы над тем, что произошло? Искать виноватых? Запоздало сожалеть о том, что нельзя перевести назад часовые стрелки? Вернуться обратно в август, стать внимательнее, чутче, разглядеть то, чего не замечалось раньше, уловить надвигающуюся катастрофу и по возможности её предотвратить…
Сейчас мне кажется, что мы могли бы их спасти. Могли бы, несмотря на наш возраст. Нам всем по семнадцать лет, но разве это важно? Главное: вместе мы были СИЛОЙ. Сплочённой, дружной командой, внутри которой часто кипели самые разнообразные страсти. Здесь возникали и решались споры и конфликты, строились и распадались отношения, здесь умели и любили весело проводить досуг. Прекрасно понимая, что после окончания школы каждый пойдёт своей дорогой, мы, тем не менее, сразу же после выпускного поклялись по мере возможности поддерживать отношения и ни в коем случае не терять друг друга из вида. Я отчётливо и ясно помню эту клятву на берегу леонежского пруда. Не так уж давно это было – меньше трёх месяцев назад. Подумать только, как мало времени прошло, а сколько утекло с тех пор воды! И как сильно мы изменились! Всё те же мальчишки и девчонки по сути, а на самом деле – сильно повзрослевшие люди на пороге новой серьёзной жизни, впервые столкнувшиеся с НАСТОЯЩЕЙ бедой и силою обстоятельств вынужденные снять розовые очки. В этой, новой жизни всё оказалось другим. Закончились детские игры, и само детство закончилось вместе с уходом наших друзей.
Мои мальчишки!.. Отстранённо прислушиваюсь я к себе и пытаюсь, мучительно пытаюсь выудить из своей памяти ТО славное, счастливое время, оставшееся за гранью нынешней катастрофы. До боли зажмуриваюсь и мысленно возвращаюсь в тот промозглый, ветреный ноябрь. Словно по волшебству мир меняется вокруг меня и вот уже Я – не нынешняя выпускница Аксинья Кондрашова, а та пятнадцатилетняя девочка Ксюша, волею всё той же насмешницы-судьбы в очередной раз выдернутая из привычной среды обитания. Это теперь, спустя почти два года, мелкими и пустяковыми кажутся былые проблемы: адаптация на новом месте, чужая школа, ужасные условия существования между железной дорогой и аэродромом в маленьком, богом забытом посёлке на отшибе Подмосковья. Тяжело быть дочкой военного – кочевать из города в город по всей стране, менять друзей, ютиться в съёмных, наспех приведённых в божеский вид квартирах. И кто только сказал, что перемены – это здорово? Лично я так устала от бесконечных перемен, что к пятнадцати годам успела возненавидеть их не только всей душой, но и каждой клеточкой своего молодого, физически здорового тела. И что в этом удивительного?
Родины, как таковой, у меня не было, хотя официально ею вполне можно считать Владимир – город, где я появилась на свет, но которого по существу абсолютно не помню. А вот сознательное мышление застигло меня уже в Ярославле, и некоторое время я справедливо принимала его за свой родной город. Там я ходила сначала в ясли, потом в сад, там пошла в первый класс. Там же, соответственно, обзавелась и первыми друзьями. Именно друзьями, а не подружками, потому что всю свою жизнь я дружила исключительно с мальчишками. И не только дружила, но и верховодила ими, в каждой игре осознанно выбирая себе главную роль. И кто бы осмелился спорить с такой странной девчонкой! Да и девчонкой ли вообще? И зимой, и летом – в штанах, стрижка короткая…Ни дать, ни взять – Ксанка из «Неуловимых мстителей» и даже, казалось бы, имя совпадает. Но чёрта с два согласилась бы я ею быть! Мне нравился Данька, и эта роль всегда было моей любимой. Потом был гардемарин Алёша Корсак, Петя Васечкин, Сережа Сыроежкин, Коля Герасимов. Всех не перечислишь! Я отчаянно завидовала мальчишкам, на долю которых и в фильмах, и в жизни выпадали самые интересные приключения, и кляла судьбу за то, что она создала меня девчонкой – существом слабого, вечно ноющего пола, поэтому и дала самой себе обещание никогда не отращивать волосы и не носить юбок.
«Ненормальная» - скажет какой-нибудь скептик. Да, сейчас мне это тоже кажется не вполне нормальным явлением, и своей дочери я бы категорически запретила вести себя по-пацански. Но мне не запрещали: папа полностью доверял воспитание единственной дочери маме, а мама, в свою очередь, не находила в моих играх ничего плохого и полностью доверяла мне. Нет, это вовсе не означает, что родители мною не занимались – я была запланированным, долгожданным ребёнком двух вполне зрелых, самореализованных людей – умных, образованных и интеллектуально развитых. Даже удивительно, как они нашли друг друга в таком огромном мире? У них был одинаковый взгляд на жизнь, одинаковые интересы и увлечения, оба любили книги и театры – словом, всё, что имеет отношение к культуре и искусству. Оба, по странному совпадению, на мою беду, являлись поклонниками Михаила Шолохова, и моё редкое имя – их высшая дань его творчеству. Уму непостижимая нелепость! Не Ксения, не Оксана, а АКСИНЬЯ! Даже под страхом смерти я бы, наверное, никогда не призналась друзьям в том, как меня зовут по документам, достаточно было того, что все знали меня как Ксюшу. Сперва в Ярославле, а потом и в Твери, куда мы вслед за папой перебрались, когда мне было десять лет.
Новые друзья, новая школа…Тогда я ещё умела быстро осваиваться в чужих условиях. Сказывалась детская непосредственность и всё тот же бойкий, мальчишеский характер. Там у меня тоже были друзья – и опять ребята. С ними я так же гоняла на велосипедах, дралась на самодельных шпагах, метала ножички и лазила по деревьям. Беспечное время! При всём моём желании долго длиться оно не могло. Ближе к тринадцати годам в организме у меня начались необратимые изменения – дремавшие до поры женские гормоны как-то незаметно проснулись и сразу же, бесцеремонно выбили из головы всю былую дурь. Не мудрено! Когда под футболкой на груди начинают топорщиться два крохотных бугорка, а фигура, теряя ребяческую угловатость, приобретает мягкие округлости, очень трудно строить из себя Дартаньяна. Тем более что и друзья – твои старые товарищи по войнушкам, вдруг перестают относиться к тебе как к своему в доску парню и смотрят по-другому. Любопытными делаются их глаза, ищущими, непонятными, и сама уже начинаешь теряться от таких выразительных взглядов…Смущаешься, краснеешь, но в душе неосознанно хочешь нравиться, поэтому и делаешь для этого всё, что только можно: отращиваешь волосы, одеваешь модные вещи, потихоньку подкрашиваешь глаза и ногти…И где они, былые детские принципы? И куда же девается твёрдая уверенность в том, что женщины – слабый, ноющий пол? О, нет! Впервые поймав на себе жадный, волнующий взгляд симпатичного одноклассника, наоборот чувствуешь себя самой сильной! Это та же игра, только правила в ней другие, зато верховодить можно так же как в детстве – все мальчишки снова у твоих ног, и ты решаешь сама, кто из них достоин твоего внимания.
Незабываемая Тверь! С ней навсегда у меня связаны впечатления первых девичьих переживаний: первые поцелуи, гуляния допоздна, школьные дискотеки. За пять лет я крепко привязалась к этому городу и жалко мне было покидать его – в очередной раз срываться с насиженного места и ехать неизвестно куда. Отец как мог успокаивал меня и маму, уверял, что это – наше последнее мытарство. Нам выделяли двухкомнатную квартиру в Подмосковье. Наконец-то свою собственную, отдельную квартиру, которой мы толком не имели и о которой долго и страстно мечтали долгих пятнадцать лет! Мечта сбылась…Но всё оказалось гораздо хуже, чем я могла себе вообразить.
Это, так называемое, «Подмосковье» на самом деле представляло собой натуральную трущобу – грязную, мрачную, безликую, с одинаковыми, словно клонированными пятиэтажками. Никакого разнообразия, ничего интересного – всё уныло, примитивно и скучно, даже полюбоваться не на что! Впервые оказавшись в Бахчиванджи, я, помнится, с ужасом подумала: неужели такой же серой будет тут и моя жизнь?! Неужели до скончания века мне суждено прозябать в этой жуткой дыре?! И какое же будущее ждёт меня, если я вовремя не сумею вырваться из плена этих панельных «хрущоб» и мусорных контейнеров?!
Однако и это, как выяснилось, были ещё цветочки. Первоначальное моё отчаяние ближе к ночи переросло в тихую паранойю. В пяти минутах ходьбы от нашего дома пролегала железная дорога, вблизи самого посёлка располагался военный аэродром. Таким образом, справа в окна нашей квартиры врывался грохот поездов, а слева – беспрерывное гудение взлетающих и садящихся на посадку самолётов. Судите сами, каким кромешным адом обернулась для меня первая ночь на новом месте! Я ворочалась с боку на бок, прятала голову под подушку – всё тщетно. Монотонное, словно пчелиное жужжание проникало даже сквозь такую толщину, раздражая и без того напряжённые нервы. Я ненавидела и проклинала всех на свете: Министерство Обороны во главе с самим министром, заставившего нас кочевать с места на место, родителей, безропотно согласившихся получить именно ЭТУ квартиру именно в ЭТОМ чудовищном посёлке, который на данный момент являлся предметом САМОЙ сильной моей ненависти. Разумеется, Тверь тоже не была похожа на Париж, но там, по крайней мере, всё было СВОИМ. Родным! И потому – самым лучшим. Шумели там только дети и машины. Там было где разгуляться. А главное, там остались все мои друзья – мои славные, дорогие мальчишки, без которых немыслимым казалось существование. Представляю, какой трагедией стал для них и мой переезд! Я, конечно же, обещала друзьям не забывать их никогда, писать им подробные письма о своей новой жизни, они, в свою очередь, заверяли меня в том же…Но разве подобное общение могло считаться полноценным?! Вот и выходило, что всех друзей своих я лишалась, как лишалась вообще всего, что мне было близко и дорого.
Жизнь вошла в чёрную полосу невезения с первого же дня после новоселья. Невыспавшаяся, злая отправилась я утром в чужую школу. Не успела выйти из дома – сразу же вся продрогла на холодном ноябрьском ветру, начала икать и стучать зубами. Дорогу до школы я не знала, но мимо меня гурьбой шагали местные дети с ранцами и сумками – мне ничего не оставалось делать, как слиться с общим потоком и течь со всеми вместе. Рядом раздавался смех, слышалась оживлённая болтовня –дети тут словно не в школу, а в цирк торопились. Счастливые! Им-то не надо привыкать к новизне, и это захолустье для них, наверное, маленьким раем земным кажется. А я? Сколько же времени должно ещё пройти прежде, чем я смогу спокойно воспринимать окружающую меня грязную, холодную безликость?! Почему у себя в Твери я никогда так не замерзала?! Скорее всего, это нервное… Ведь впереди – новая школа, новые учителя, новые одноклассники…Не слишком ли для начала?..
2
Директриса была на месте – её высокий, визгливый голос проникал даже сквозь обитую тёмно-коричневым дерматином толстую дверь, и я услышала его, даже не приблизившись ещё к порогу. От возникшей было во мне решимости и следа не осталось, а ноги почему-то стали ватными…
- Даже не смей со мной спорить, Павлецкий! Не смей! Что у вас за привычка такая – с педагогами постоянно пререкаться?!
- Я не пререкаюсь, Маргарита Ивановна, но я правда урока не срывал…
- Не оправдывайся! Ты снова его покрываешь! Да ты знаешь хоть, что за такие вещи из школы исключают?! Господи, как я устала! Вы оба уже в печёнках у меня сидите – и ты, и Канаренко твой! Где он сейчас? Почему с тобой не пришёл? Испугался?
- Нет, он не пришёл просто. Рано ещё, до уроков пятнадцать минут…
- Вот уж не выдумывай, что его нет! Вы всегда вместе ходите, как сиамские близнецы! И уроки всегда вместе срываете!
- Неправда, Маргарита Ивановна…
- Всё! Иди! И без Канаренко не возвращайся!...И запомни, Павлецкий, терпение моё скоро лопнет. Слышишь?
- Слышу, Маргарита Ивановна. Можно идти уже?
- Иди, я же сказала.
Подумать только, какие страсти! Быть свидетелем подобных словесных поединков между директором и учеником мне прежде не приходилось. Предыдущий мой директор, Борис Георгиевич, кричать, по-моему, вообще не умел – разговаривал по-дворянски степенно, тщательно выбирая выражения. За это его все уважали, в том числе – и ваша покорная слуга. Ну действительно, какой пример подаёт директор своим ученикам, проявляя подобную несдержанность? Непедагогично как-то…Нервы – нервами, но всему же есть предел, и если на детей так орать, то все они рано или поздно станут психами….Хорошая школа, ничего не скажешь…Я просто в восторге…
Б-бах!. Что-то с космической скоростью пронеслось перед глазами и с оглушающей силой стукнуло в лоб. Я даже не успела сообразить, что это – дверь, возле которой я очутилась, похоже, машинально, увлечённая жарким спором внутри кабинета. Даже дерматин не смягчил удара!
- О-и-и…- Из глаз брызнули слёзы. Я выронила пакет с тетрадями, обеими руками схватилась за голову.
- Ой! – Почти мне в унисон откликнулся несчастный Павлецкий, поспешно кидаясь поднимать пакет. – Извини, я нечаянно!.. Я тебя не увидел…Извини…
- Ничего…Всё нормально…- Простонала я сквозь зубы. Испуганное бормотание парня доносилось до слуха неотчётливо из-за навязчивого звона в ушах, а самой говорить вовсе не хотелось – я боялась, что вместо слов утешения разражусь отборным матом. Потому что на самом деле всё было как раз НЕНОРМАЛЬНО!!! Всё, начиная с переезда в этот дурацкий посёлок и заканчивая слезами, текущими из глаз. Сейчас, конечно же, тушь размажется, нос покраснеет, а на лбу, несомненно, выскочит большущая шишка, и первый свой учебный день в новой школе мне придётся выглядеть пугалом! Для меня это было равносильно внезапному ожирению…
- Очень больно, да? – Голос Павлецкого, полный всепоглощающего сострадания и вины, стал чуть ближе. Я с удивлением обнаружила его присутствие рядом и наконец-то рискнула открыть глаза. Склонившееся надо мной лицо было очень симпатичным и с первого взгляда подкупало своей честностью. Оно понравилось мне настолько, что в голове моей сама собой взметнулась паническая мысль: «У меня вся краска потекла! Я сейчас на клоуна похожа! Вот позор-то, господи, вот позор! Он сейчас со смеху помрёт, глядя на мою физиономию! Вырядилась, дура…Впечатление хотела произвести…Первый день в школе, как же…Вот тебе и пожалуйста…Произвела…»
Павлецкий, между тем, помирать со смеху даже не собирался, напротив, в добрых карих глазах его по-прежнему читалось искреннее участие. Он, казалось, сам готов был заплакать, только бы искупить свой грех. И мне совсем неожиданно стало жаль этого парня. В конце концов, после той моральной взбучки, которую мне пришлось услышать только что, он сам чувствовал себя не многим лучше.
- Ничего. – Повторила я мягче, пытаясь выдавить из себя хотя бы жалкое подобие улыбки. – Сейчас пройдёт…
- Может, что-нибудь холодное приложить? – Предложил Павлецкий на полном серьёзе.
- Что, например? Транспортир? – Боль слегка приутихла, и я даже решила поиронизировать, дабы разрядить обстановку. У меня это получилось – парень улыбнулся всё ещё напряжённо, но очень тепло и открыто.
- Почему транспортир?
- А что ещё? Думаешь, у меня на такие вот непредвиденные случаи медных пятаков полные карманы?
- А…Ну да, верно…Ну, тогда может и так всё нормально будет?
Ему до безумия хотелось, чтобы всё было нормально, и я не смогла его разочаровать – приложив все усилия, скорчила убедительную гримасу.
- Может и будет.
Вот и напряжения – как не бывало. Парень понял, что прощён окончательно и, с облегчением вздохнув, вручил мне мой пакет.
- Держи.
- Спасибо.
- Да, кстати, а кто ты такая? Почему я тебя впервые вижу?
- Потому что сегодня я здесь как раз впервые.
- Новенькая? – Мгновенно просёк парень. – А откуда?
- Из Твери.
- Круто. А класс какой?
- Не знаю. Сейчас вот иду к директору, чтобы узнать.
- Да нет, я имею в виду, класс какой по счёту?
- Десятый.
- У-ау! – Он чему-то необыкновенно обрадовался, даже на месте в восторге подскочил. – В нашем полку прибыло! А в какой ты дом въехала?
- В десятый «А». Улица Беляева.
- Да улица у нас тут одна на весь городок. А десятый «А», кстати, в моей стороне. Здорово! И давно переехали?
- Позавчера.
- Никого ещё тут не знаешь?
- Да нет, не успела ещё познакомиться.
- Ну, тогда я первый твой знакомый. Меня Виталик зовут. А тебя?
- Ксения. – Как всегда в таких случаях, я осознанно исправила своё настоящее редкое имя на более удобное и, по моему мнению, более благозвучное. Это с годами вошло в привычку.
- Очень приятно. Добро пожаловать на Бахчу!
Как я и полагала, местные ребята своё захолустье обожали. Мне всё больше и больше нравился этот общительный парень. Он как будто почувствовал моё страстное желание поскорее освоиться в новой школе и изо всех потянулся мне навстречу. Настроение моё значительно улучшилось, и даже лоб почти перестал болеть. Вместе с благодарностью во мне проснулось и непонятное сострадание, едва лишь вспомнился истеричный фальцет Маргариты Ивановны.
- Злая у вас директриса? – Полюбопытствовала я у Виталика. Тот пожал плечами:
- Нет, почему?.. Нормальная. Ты иди, кстати, к ней сейчас. Узнай, в какой класс тебя определили, а я тут подожду на всякий случай.
Виталик улыбнулся мне ободряюще, и я, уже почти не волнуясь, вошла в кабинет. Странно, но все директорские кабинеты в школах почему-то ничем особенным друг от друга не отличаются. Та же стерильная чистота, почти такой же белый тюль на окнах, тяжёлые шторы – только здесь зелёные, а у Бориса Георгиевича, кажется, были бордовые. У самого окна – полированный дубовый стол, за которым восседала Маргарита Ивановна собственной персоной. От изумления я даже поздороваться в первую минуту позабыла! Кто бы мог подумать, что тот высокий, нежный голосок, который я слышала, стоя в коридоре, принадлежит тучной, грузной женщине лет пятидесяти пяти, с грубыми, резкими чертами лица!
Мне вдруг стало так смешно, что я с трудом сдержалась, чтобы этого не показать. Маргарита Ивановна оторвалась от своих бумажных дел, посмотрела на меня вполне приветливо:
- Доброе утро.
- Здрасьте. – Запоздало поздоровалась я и почти совсем уверенно шагнула к столу. – Я – Аксинья Кондрашова.
- А-а…- Перебив меня на полуслове, директриса расплылась в ласковой, почти материнской улыбке. – Знаю, знаю, Ксюшенька. Пришла, значит?
Идиотский вопрос в устах образованного человека! Можно подумать, что я могла взять – и не прийти! Но она и в самом деле душка. Правда, с этими очаровательными усиками над губой больше похожа на доброго дяденьку, но это не суть важно. Чем же так рассердил её милейший и компанейский Виталик Павлецкий? Обязательно поинтересуюсь.
- Ты у нас зачислена в десятый «Б». – Сообщила между тем Маргарита Ивановна. – Посмотри по расписанию в раздевалке, какой у них сейчас урок. Найдёшь раздевалку или тебя проводить?
Я представила квадратную, мужеподобную директрису в качестве своего проводника и снова едва не рассмеялась. Гид у меня, к счастью, уже был – с ним я не боялась заблудиться в новой школе.
- Спасибо, я сама найду. – Ответила я, и Маргарита Ивановна с теплотой в своём трепетном голосочке пожелала мне успехов в учёбе. Честное слово, она просто прелесть! Её и разозлить-то, наверное, крайне сложно.
Виталик терпеливо ждал меня, устроившись на карнизе огромного, во всю стену окна напротив кабинета директора. Когда я подошла, он резво вскочил, едва не приплясывая от волнения:
- Ну что, какой?!
- Десятый «Б».
- И-йес!!! – Ещё выразительней и восторженней взвыл мой новый знакомый и в порыве ликования, не удержавшись, обнял меня за плечи. – Вперёд, одноклассница! На физкультуру! Сейчас звонок прозвенит, а нам ещё форму одевать!
Он быстро зашагал по коридору, и я заторопилась следом.
- Подожди, мне же ещё учебники надо получить!
- На следующей перемене получишь, сейчас они тебе всё равно не понадобятся.
- А директриса у вас и правда добрая!
- Я же говорил!
- А чего это она на тебя тогда так орала?
- Да ну на фиг! Ерунда! Ей Канарейка житья не даёт, а я всегда крайним оказываюсь!
- Какая канарейка?
- Не какая, а какой! Тебе ещё предстоит с ним познакомиться.
- А что он натворил?
- Да так, я же говорю – ерунда. Стулья в кабинете географии клеем вымазал.
- Да ты что?! – Больше всего меня поразил беспечный тон Виталика. Как буднично он говорил о том, из-за чего у нас в школе давно бы уже светопреставление началось!
- Зачем он это сделал?
- Чтобы меня не спросили. Я вчера выучить не успел.
Весёленькая школа…Скучать мне тут видно не придётся. Не удивительно, почему добрейшая директриса так визгливо кричала сейчас на Виталика. Подобного хулиганства и наш флегматичный Борис Георгиевич не смог бы спокойно стерпеть.
- А ты что, ему помогал? Чего она тебя ругает?
- Я? Не помогал. Ещё чего не хватало. – Павлецкий весьма охотно отвечал на мои расспросы. – Он вообще до урока это, по-моему, сделал, когда класс пустой был. Я его и сам не видел, честное слово.
- Так с чего вообще тогда известно, что это он?
Виталик чуть сбавил шаг, глянул на меня сверху вниз как на неразумное дитя, которому нужно разжёвывать самые элементарные вещи.
- В НАШЕЙ школе никто, кроме Канарейки на такое варварство в принципе не способен.
Мы дошли до раздевалки. Их, естественно, было тут две – для ребят и для девчонок. Межу дверьми мы и остановились. Виталику, видно, не хотелось так быстро со мной расставаться – если было бы возможно, он, пожалуй, вошёл в раздевалку вместе со мной и официально представил всем своим одноклассницам. Нет, вы только подумайте, что за славный мальчик! Мне, конечно, к вниманию ребят не привыкать, но там, в старой школе, я воспринимала это вполне естественно и без особого волнения. Сейчас же, наверное, просто сказалась перемена обстановки, иначе я бы не поддалась так легко этой, внезапно нахлынувшей растерянности.
- Ладно, всё нормально. – Виталик как будто угадал моё внутреннее напряжение, ободряюще мне улыбнулся – прямо как там, возле директорского кабинета. – Девчонки у нас нормальные, без закидонсов. Ты с ними подружишься. Давай, иди, в зале встретимся.
Маленькая, тесная раздевалка была забита битком. Рассевшиеся по скамейкам девчонки давно уже переоделись в спортивные костюмы, однако в зал выходить вовсе не торопились: одни увлечённо списывали домашнюю работу, положив тетрадки на колени, другие поправляли макияж, а третьи просто щебетали о мальчиках, о тряпках и обо всём на свете. Девчонки как девчонки. Как везде. Определённо, без закидонсов. Но я опять не вписывалась в их компанию. Когда я вошла, все глаза, как по команде, уставились на меня. В них было всё, что только можно себе представить: любопытство, зависть, ожидание чего-то интересного…Я постаралась сразу же произвести впечатление уверенной в себе и общительной девчонки.
- Привет! – Это предназначалось и для всех и для каждой в отдельности.
- Привет. – Так же спокойно и вовсе не враждебно ответила за себя и за всех подруг высокая светловолосая девчонка в салатовом спортивном костюме. – Ты к нам?
- К вам. Я новенькая.
- Ну заходи, новенькая, не стесняйся. Форму-то принесла?
- Нет.
- Ну всё равно заходи. Сейчас Паша заявится, выгонит всех, а я остаться хочу.
Разумеется, я почти ничего не поняла из всего того, что сказала мне блондинка, но ёё непринуждённость по отношению ко мне искренне обрадовала – могло быть и хуже! Я бросила пакет с тетрадями в общую кучу сумок и уселась на одну из расставленных у стены скамеек. Маленькая, полненькая девчонка с рыжим от веснушек лицом приветливо посмотрела на меня печальными серо-зелёными глазами.
- Как тебя зовут? – Спросила она почему-то шёпотом
- Ксюша. – Отозвалась я с готовностью.
- А меня – Яна. Ты откуда к нам приехала?
- Из Твери.
- Ой, издалека…
Продолжить диалог в том же духе нам не удалось – в этот момент оглушительно затрещал звонок. Первый мой звонок в этой школе…Девчонки засуетились: тетради быстро убрались в сумки, помады и пудреницы – в косметички. Яна подскочила с места и пулей вылетела из раздевалки. Остальные, к моему удивлению, даже и не думали выходить, хотя стояли в полной боевой готовности.
- Короче так, девчонки. – Торопливо распорядилась блондинка в салатовом костюме. – Сейчас Паша заглянет, вы все выходите и выключаете за собой свет. Не выдавайте меня!
О том, кто такой Паша, я узнала минуты через две, когда дверь отворилась,
и в раздевалку действительно заглянул жутко интересный брюнет лет тридцати, одетый по-спортивному.
- Ну, долго мне ещё вас ждать, девчонки? Специально что ли ждёте, когда я вас выгоню? – Возмущённо накинулся он на нас, но его никто не испугался.
- Уже идём, Павел Владимирович. – Ласково проворковала девчонка с короткой огненно-рыжей стрижкой.
- Павел Владимирович, а можно мне остаться? У меня месячные начались. – Подала голос другая шутница.
Раздались смешки...Физкультурник было смутился, однако опомнился довольно быстро – видно, давно привык к такому отношению, - и уже совсем строго скомандовал:
- Выходите все, там разберёмся. Давайте, давайте, уже пять минут как урок идёт.
Нестройной гурьбой девчонки потянулись к выходу. И только лишь та, светловолосая, забилась в дальний угол, сделавшись почти невидимой. Кто-то услужливо щёлкнул выключателем, а Паша, должно быть, так торопился начать занятия, что даже не проверил раздевалку после того, как все мы вышли. Девчонке повезло, хотя я лично так и не поняла, для чего ей на самом деле понадобилась это добровольное заключение в пустой раздевалке на добрых сорок минут.
-
-
03.03.2009 в 22:58-
-
03.03.2009 в 23:09-
-
03.03.2009 в 23:10-
-
03.03.2009 в 23:23-
-
03.03.2009 в 23:25-
-
03.03.2009 в 23:51