Talk-in' 'bout, Hey now ! Hey now ! I-KO, I-KO, un-day Jock-a-mo fee-no ai na-n, Jock-a-mo fee na-n! (Repeat)
Название: Jelaous Guy
Автор: Эн Си Готика
Бета: отсутствует
Жанр: фантазия на абсолютно реальную тему. Скорее romance.
Возрастные ограничения: NC-14 (нецензурная лексика)
От автора: первая часть моего произведения, в принципе не предназначенного для публичного просмотра. Однако, мне бы хотелось получить оценку самой композиции написанного, услышать критику. Конечно же, одобрительные комментарии (если такие будут) приветствуются. Это предназначалось как подарок одной моей знакомой, так что личные чувства обижены точно не будут, ибо это не кусок автобиографии.
Ходить на кладбище просто так всегда казалось мне отвратительным по своей наглости богохульством – как можно превращать места, земля которых полита слезами , разрыхлена множеством могильщиков, земля которых скрывает в себе деревянные ящики, наполненные остатками когда-то живых существ? Остатками тех, кого кто-то когда-то любили, лелеяли, растили и воспитывали, женили и выдавали замуж, встречали после роддома и откачивали после попоек.
читать дальшеКак можно превращать погосты в «необычные» туристические объекты? Лица праздных туристов, жующих жвачку и невнимательно запивающих водой из бутылок по 0,5 заученную и монотонную, словно заежженая пленка на старом кассетнике, речь экскурсовода, фотографии на фоне надгробий известных людей – черт, но ведь это же все равно люди, а не просто громкие имена или псевдонимы! Неужели хоть один из снующих вслед за гидом по кладбищенским дорожкам всерьез может представить, что когда-то его собственные остатки также будут банально подвергаться процессу разложения в шести футах от подошв чьих-то кроссовок, невнимательно пинающих камешек от скуки?
Но, конечно же, разлагаться и гнить не в таком пафосном месте, одно нахождение на котором доставляет больше эстетического удовольствия, чем просмотр всех кино-новинок Голливуда за последний год. Хотя, конечно же, не стоит говорить так самоуверенно – не для всех архитектурные памятники, пусть и настолько ужасные в своей красоте, имеют такую же ценность, как для меня.
Вот такие ассоциации у меня вызывают старинные кладбища, по которым топчутся маленькими стайками любознательные. Или не очень любознательные – оравы школьников, сонно протирающих глаза после попойки, тоже весьма часто встречаются среди каменных ангелов и траурных венков.
Но это кладбище не из тех, которое позволит себе терпеть подобное.
Почему?
Просто мое тщеславие упорно твердит мне, что иначе я бы на нем не находилась. Мое присутсвите делает любое место исключительным. Ну, или хотя бы я так думаю.
И мое беспричинное появление на кладбище в «неприемный» день, of course, даже отдаленно не может напоминать богохульство.
Да что вообше может быть богохульного в том, чтобы стоять возле могилы Соломии Крушельницкой, что на Лычаковском кладбище во Львове с крышкой от термоса в руке? Что плохого в том, чтобы рассматривать грубовато-прекрасного каменного Орфея, высеченного на месте последнего пристанища великой певицы, аккуратно надпивать ароматный травяной чай (в который, конечно же, подлито н-нное количество алкоголя), чувствовать тяжесть сумки, наполненной бутербродами, выпивкой и деньгами на своем плече? Что плохого в мелодиях, которые наполняют мое сознание – это же только сознание, а чистота моих помыслов никого не волнует, включая меня.
Да и в конце-концов, что может быть дурного в том, чтобы следовать за ним, куда бы он ни пошел своей рассекающей воздух походкой, пусть даже и на кладбище?
Я должна признать, что мое тело непростительно замерзает, руки в замшевых перчатках околели настолько, что я даже под тканью чувствую холод своих колец, а на моих ресницах, кажется, уже появился иней. Но знание того, что кольца раскалятся до предела, а воображаемый иней на ресницах испарится с первым же его поцелуем, когда мы вернемся в номер, дает мне мягкое, но настойчивое указание терпеть, пока он не наиграется. Хотя сейчас мысли о еще одном прекрасном вечере, проведенном с ним и нашими маленькими алкогольными друзьями «Вишенкой» и «Сливкой» согревают меня довольно слабо – я смотрю на этот ужасный, простой и неэстетичный памятник и меня раздражает его грубость. Это же могила женщины, а не солдата! А еще этот холод и пронизывающий октябрьский ветер, который невидимой метлой подгоняет листья, как суровый дворник гонит стаю маленьких школьников от окон своей дворницкой, вот только эти маленькие желтые гады спешат не домой, а прилипнуть к моим ботинкам. На меня наводит отчаянную тоску даже это низкое, грязное небо – оно напоминает мне серое лицо покойника, что уж говорить про все эти памятники – их мрачное великолепие вызывает дрожь по моему телу не хуже холода. Мне кажется, что эти скульптуры сами сделаны из твердого на ощупь, отвратительно реального холода, от прикосновения обнаженными пальцами к которому может просто парализовать, и они смотрят на меня, как на теплую добычу своими мрачными неподвижными лицами.
Желая отогнать от себя подобные мысли, я отвожу глаза от могил и, проверив взглядом, не видит ли он меня, оборачиваю замерзшую субстанцию под названием «Анастасия Симонова» к нему. Он как раз стоит спиной –мне сегодня чертовски везет. Особенно с погодой.
О, ну я просто не могу удержаться и неслышно делаю пару шагов по направлению к нему, чтобы рассмотреть все в деталях. В такие моменты мне просто необходимо находить развлечение, а особенно если оно само плывет ко мне в руки. Хотя нет – пока что оно просто стоит ко мне спиной.
Выбрав удобную точку для созерцания, я как заядлый знаток скрещиваю руки на груди и приступаю к просмотру этого шедевра – наблюдать за ним иногда бывает настолько интересно, что все «ахи» и «охи» зоологов вокруг беснующегося в клетке гепарда кажутся мне не более чем фальшивкой.
Он стоит спиной ко мне, слегка отогнувшись назад, прижимая к себе объектив фотоаппарата – его очень заинтересовали две фигуры, вытесанные из очередного куска сероватого мрамора. Если я не ошибаюсь, это ангел, утешающий плачущую вдову или что-то в этом роде. Щелчки фотоаппарата звучат особенно жутковато в дуэте с шорохом листьев по кладбищенским аллеям… Но я здесь, чтобы обращать внимание далеко не на это.
Мама всегда говорила, что в мужчинах-фотографах есть особая пластика и грация, особая плавность тела, позволяющая им делать из себя идеальный штатив для камеры. Их сосредоточенный взгляд и напряженные руки могут заворожить послаще фотографий, которые они делают. Теперь я начинаю сполна в это верить – его нервные движения сменяются застывшими сгорбленными позами – он рассматривает сделанную работу. Дальше он порывисто наклоняется и резко запрокидывает голову, чтобы убрать волосы с лица…
Да.
Вот оно.
Нежные золотистые пряди послушным ему вихрем взлетают вверх и покорно ложатся вокруг его лица светлым ореолом, ниспадая на его плечи мягкой волной. Я всегда поражалась неимоверной красоте этого движения – красоте, от которой открывается рот, а руки перестают ощущать предметы, которые они держат. Каждый раз я словно наблюдаю его замедленной съемке – что-то вроде этого есть в каждом по-настоящему «хорошем классическом фильме». Черт, мне не стоит врать – такого нет ни в одном фильме… Разве что в том, который постоянно крутится в моей голове.
Но больше всего меня удивляло то, что его волосы исполняют идеально-точные пируэты и никогда не фальшивят, всегда завораживая меня своим мастерским исполнением. Так слаженный оркестр всегда чувствует нужные музыкальные переходы, все капризы мелодии и настроение друг-друга. Так слаженная команда техников исполняет ритуал над болидом во время пит-стопа, так врачи, повинуясь лишь приравненному к клятве Гиппократа инстинкту четко вспарывают и зашивают тело, так естественно-прекрасно в воздухе каждую весну разливается томный тягучий запах наступающего тепла…
Он несколько раз хлопает своими длинными стрелками-ресницами, имеющими не только странную для парня длину, но и светлые желтые кончики, мельком скользит взглядом по застывшей на экране фотографии и тут же направляет глаза в пространство, ища меня. Его глаза сканируют территорию – он не знает, что я стою совсем рядом, и его взгляд становится удивленно-тревожным - прямые линии его пшеничных бровей ломаются на переносице, когда он хмурится.
Я не окликаю его – я слишком увлечена рассматриванием его такой широкой в этой куртке спины. Никак не могу привыкнуть к той квадратности, которую создают на нем тяжелые теплые вещи – для меня он навсегда останется парнем, просто созданным для легких темно-синих рубашек. Даже «стилы», которые в принципе не имеют никакой угрозы для его внешности, вызывают мое недовольство – Курт Кобейн носил кеды, вот и он пускай носит, если он так на него похож. Я знаю, эти выводы абсурдны, но я слишком люблю эстетическое удовольствие, особенно если это касается мужчин. Но нет, мне больше не позволено так говорить – правильно сказать «все, что касается его».
Но, с другой стороны, именно эта квадратность, в меру подогнанная по его спортивной фигуре делает из него не бедного несчастного музыкального бомжа, живущего под мостом, а..хм, очень даже привлекательный артефакт, за который, я уверена, не одна сумасшедшая любительница тяжелой музыки готова отдать многое. И тем для меня слаще то, что мне-то, собственно, ничем не приходилось жертвовать. Ну, или почти ничем…
Увлеченная этими мыслями, я и не замечаю момента его «прозрения» - мое сознание возвращается только когда он уже с довольной улыбкой идет по направлению ко мне, делая размашистые шаги и высоко задрав голову.
Я тут же выпрямляю спину, делаю глоток чая и снисходительно-равнодушно ему улыбаюсь:
-Ну что, наигрался наконец?
Он тут же округляет свои невинные глаза, немного наклоняет голову и по-дурацки перепугано-наивно спрашивает:
-А что,ты уже хочешь обратно? – как всегда он запинается и немного глотает слова. Хрипловатый, вопрошающий голос, золотые канатики его волос жалобно свисают вдоль его лица, умоляя меня их погладить.
Серъезно, у меня иногда возникает мысль, что его волосы живут совершенно отдельной от него жизнью.
Более того – они со мной разговаривают…
Его тон меня смешит - У него очень редко получается быть серьезным в моем понимании, хотя… Не, правда, я испугалась его только несколько за всю нашу с ним историю. Да и то чаще все это заканчивалось тем, что мне надоедало скрывать свое по-ханжески жадное желание и каждая ссора заканчивалась, по -большому счету, в его обьятиях.
Довольная эффектом, еле сдерживая веселую улыбку, я поднимаю глаза вверх, раздумывая над его словами, потом вздыхаю, снова делаю глоток остывающего чая
-Да нет. Мне, в принципе, все равно.
-Не говори так. – после всех наших ссор и количества раз, когда я повторяла эти страшные слов « мне все равно», он стал относится к этому простому словосочетанию с мистическим ужасом. Его голос приогбретает неожиданно резки оттенок – странно, сегодня он не расположен для моих традиционных «игр».
-Ну-ну, пупсик, не психуй…- я произношу это так, как успокаивают капризного ребенка, одновременно протягивая к нему руки. Я уже даже закрываю глаза в предчувствии поцелуя, но… он иногда тоже умеет расстроить мои планы.
-Настяяа (да, он очень сильно растягивает гласные в моем имени, я замечаю это даже сейчас, когда мне следует думать больше о резкой перемене его настроения, чем о его акценте), я не психую, просто..просто..ай, ладно! – И он отворачивается, делая вид, что снова смотрит фотографии.
-Блять, в чем дело?! – мой голос касается своих привычных высоких регистров: - Я что, стояла тут и мерзла среди всех этих чертовых статуй, ожидая пока ты блять сделаешь свои хреновы фотографии для того чтобы ты орал на меня?! – я поджимаю губы, достаю термос и закручиваю крышку, мое раздражение действительно поднимается во след за моими словами. Порыв холодного ветра бьет мне в спину мокрой холодной тряпкой, выбивая волосы из прически. Я запихиваю термос в портфель, смахиваю невидимые пылинки с рукавов куртки – в общем, делаю все, чтобы не смотреть на него. Я даже не слушаю, что он говорит мне – а он, как всегда, яростно жестикулируя, втирает мне что-то о том, что я опять чем-то недовольна, что я слишком сильно улыбалась портье и вообще, что я могла сюда с ним не ехать, если мне не нравится проводить с ним время.
В моей голове проносится воспоминание о том, как я выбирала себе новые комплект темно-синего шелкового белья, как я нетерпеливо разминала руки, когда продавщица укладывала его в красивый салатовый пакетик, а потом в не менее милую багровую коробочку. Я не совсем понимаю, что именно мужчины находят в этих истинно женских вещах, но я не против – лишь бы работало. И сейчас я депрессивно размышляю о том, что эта маленькая коробочка лежит на дне моей сумки без дела в то время, как тот, для кого предназначены эти красивые лоскутки ткани, стоит и кричит на меня.
-Так, все, мне надоело – я разворачиваюсь и пытаюсь идти назад, к выходу, но, как и следовало ожидать, он мягко, но очень сильно хватает меня за руку повыше локтя с фразой «нет, стой, ты меня дослушаешь».
В такие моменты я начинаю жалеть о том, что куда-то с ним поехала.
О том, что я встречаюсь с ним.
О том, что я когда-то пошла с ним гулять.
О том, что я ответила на его сообщение.
О том, что я вообще когда-то зарегистрировалась в этом долбанном «контакте».
О том, что я вообще знаю и вижу его.
Если бы я была такой же всемогущей, как Стивен Кинг, я бы обязательно нажала на «стоп», слегка отдохнула, глядя на его застывшее нервное лицо, сделала бы глубокий вдох, хлопнула в ладоши – и, вуаля, вернулась бы в свое прежнее состояние полгода назад. Словно у меня в кармане лежит маленький. Но не менее всемогущий текст-процессор. Одно точно сформулированное предложение, и все!
Никакого Ярика.
Никаких истерик, никакой ревности, никаких ссор. Никаких раздражений, никаких криков, никаких испорченных выходных. Никакого разочарования и нервных дрожащих рук, застегивающих блузку. Никаких спутанных волос и едкого запаха сигарет, которым они полны. Никакой тяжелой музыки. Никакой необходимости духаться выбрать только те духи, которые ему нравятся (хотя он никогда не принуждал меня к этому). Никой необходимости сообщать ему о своих критических днях из-за его неуемной озабоченности. Никакой обязанности хорошо выглядеть. Никаких жертв в виде его любимого чая с лимоном, а не без него, как люблю я. Никаких звонков каждые 2 часа и голоса из телефона, требующего сказать «муррр». Никакх дурацких «мурр», «мяу», «кс-кс», «киця» и прочей чепухи, а также никакой необходимости исполнять всю эту какофонию в присутствии моих подруг. Никакого «да как ты можешь это слушать – с технической стороны они играют просто отвратительно». Никакого запрета смотреть на других парней и улыбаться им. Никаких проблем с интимной жизнью – тогда у меня бы ее просто не было и я бы не чувствовала себя грязной, когда он делает что-то не так. Никакого «что-то не так».
Ничего вообще.
Пустота и одинокие тихие вечера с книжкой. Неуверенность в себе и, наверное, я все равно бы обратила внимание на того старшекурсника, который похож на него. Я бы постриглась и у меня бы не было длинных волос, которые я так лелею и которые он так любит – он всегда подходит сзади и слегка разрыхляет их своим «уже неарийским носом», делает глубокий вдох и пронзительно взвизгивает «Мяу!». Не было бы никаких возбужденных взглядов и порывов с его стороны после «мурр» и остальной чепухи. Я так никогда бы и не поняла, что правильней слушать качественную музыку. Никогда не было бы белесых вспышек, когда он делает то, что я не позволяла и не хочу позволять делать никому. Я бы никогда не поняла, что чай с лимоном – это вкусно. Я никогда бы не стала следить за собой в несколько раз тщательнее – да я вообще бы никогда не стала бы красивее, если бы не он, ибо я придерживаюсь мнения Ив-Сен Лорана о том, что лучшая одежда для женщины – объятия ее любимого мужчины. И дело ведь не только в одежде.
Я никогда не признала бы, что парень моей мечты
А) будет светлоглазым блондином
Б) появился у меня так рано.
Я никогда бы не услышала звон своих сережек, когда он берет мое лицо в свои руки, чтобы поцеловать. Я никогда бы не узнала его настоящего – со спутанными волосами, собранными в хвост, в домашних джинсах с фиолетовым пятном сзади, со смешно торчащими ушами и в очках. И он бы никогда не понравился мне таким. Я никогда бы не подарила ему круглые зеркальные очки – как раз то, что он хотел. Тоесть, я никогда бы не сделала его счастливым. Хотя бы с помощью подарком. Я никогда бы не узнала запахи его духов, никогда бы не одела его рубашки, никогда не придала бы значения простым английским словам, которые он говорит с этим непростительным развратным акцентом. Кстати о акценте – никто так смешно не коверкал бы русский язык чешским произношением. Я никогда бы не возненавидела Чехию еще больше, а все зз-за того, что совсем скоро он уедет туда. Но!
Я никогда бы не ощутила то приятное бремя обязанности любить его всегда – чтобы не случилось
…я поворачиваюсь и молча смотрю на него. Он набирает побольше воздуха в легкие и уже открывает рот, чтобы продолжить свою неуемную тираду, но я точно знаю, что это необязательно. Я вздыхаю, улыбаюсь и стремительно прижимаюсь к нему, целуя его мягкие, насыщенно-розовые открытые губы. Он как всегда недоуменно поднимает брови и пытается довести свое «профессорское дело» до конца, считая, что мне просто неинтересно слушать его и моей главной целью является закрыть ему рот. Но я снова предпринимаю попытку оказаться настолько близко к нему, насколько возможно – и в этот раз я добиваюсь своего.
Под аккомпанемент «Ясик, все хорошо, пошли в МкДональдс, нет, я не обижаюсь, да, все точно хорошо, дай мне сигарету» он, держа меня за руку, послушно топает вслед за мной к выходу из кладбища.
Я вообще всегда добиваюсь своего.
Особенно если это касается мужчин.
Тоесть, особенно если это касается его…
Автор: Эн Си Готика
Бета: отсутствует
Жанр: фантазия на абсолютно реальную тему. Скорее romance.
Возрастные ограничения: NC-14 (нецензурная лексика)
От автора: первая часть моего произведения, в принципе не предназначенного для публичного просмотра. Однако, мне бы хотелось получить оценку самой композиции написанного, услышать критику. Конечно же, одобрительные комментарии (если такие будут) приветствуются. Это предназначалось как подарок одной моей знакомой, так что личные чувства обижены точно не будут, ибо это не кусок автобиографии.
Ходить на кладбище просто так всегда казалось мне отвратительным по своей наглости богохульством – как можно превращать места, земля которых полита слезами , разрыхлена множеством могильщиков, земля которых скрывает в себе деревянные ящики, наполненные остатками когда-то живых существ? Остатками тех, кого кто-то когда-то любили, лелеяли, растили и воспитывали, женили и выдавали замуж, встречали после роддома и откачивали после попоек.
читать дальшеКак можно превращать погосты в «необычные» туристические объекты? Лица праздных туристов, жующих жвачку и невнимательно запивающих водой из бутылок по 0,5 заученную и монотонную, словно заежженая пленка на старом кассетнике, речь экскурсовода, фотографии на фоне надгробий известных людей – черт, но ведь это же все равно люди, а не просто громкие имена или псевдонимы! Неужели хоть один из снующих вслед за гидом по кладбищенским дорожкам всерьез может представить, что когда-то его собственные остатки также будут банально подвергаться процессу разложения в шести футах от подошв чьих-то кроссовок, невнимательно пинающих камешек от скуки?
Но, конечно же, разлагаться и гнить не в таком пафосном месте, одно нахождение на котором доставляет больше эстетического удовольствия, чем просмотр всех кино-новинок Голливуда за последний год. Хотя, конечно же, не стоит говорить так самоуверенно – не для всех архитектурные памятники, пусть и настолько ужасные в своей красоте, имеют такую же ценность, как для меня.
Вот такие ассоциации у меня вызывают старинные кладбища, по которым топчутся маленькими стайками любознательные. Или не очень любознательные – оравы школьников, сонно протирающих глаза после попойки, тоже весьма часто встречаются среди каменных ангелов и траурных венков.
Но это кладбище не из тех, которое позволит себе терпеть подобное.
Почему?
Просто мое тщеславие упорно твердит мне, что иначе я бы на нем не находилась. Мое присутсвите делает любое место исключительным. Ну, или хотя бы я так думаю.
И мое беспричинное появление на кладбище в «неприемный» день, of course, даже отдаленно не может напоминать богохульство.
Да что вообше может быть богохульного в том, чтобы стоять возле могилы Соломии Крушельницкой, что на Лычаковском кладбище во Львове с крышкой от термоса в руке? Что плохого в том, чтобы рассматривать грубовато-прекрасного каменного Орфея, высеченного на месте последнего пристанища великой певицы, аккуратно надпивать ароматный травяной чай (в который, конечно же, подлито н-нное количество алкоголя), чувствовать тяжесть сумки, наполненной бутербродами, выпивкой и деньгами на своем плече? Что плохого в мелодиях, которые наполняют мое сознание – это же только сознание, а чистота моих помыслов никого не волнует, включая меня.
Да и в конце-концов, что может быть дурного в том, чтобы следовать за ним, куда бы он ни пошел своей рассекающей воздух походкой, пусть даже и на кладбище?
Я должна признать, что мое тело непростительно замерзает, руки в замшевых перчатках околели настолько, что я даже под тканью чувствую холод своих колец, а на моих ресницах, кажется, уже появился иней. Но знание того, что кольца раскалятся до предела, а воображаемый иней на ресницах испарится с первым же его поцелуем, когда мы вернемся в номер, дает мне мягкое, но настойчивое указание терпеть, пока он не наиграется. Хотя сейчас мысли о еще одном прекрасном вечере, проведенном с ним и нашими маленькими алкогольными друзьями «Вишенкой» и «Сливкой» согревают меня довольно слабо – я смотрю на этот ужасный, простой и неэстетичный памятник и меня раздражает его грубость. Это же могила женщины, а не солдата! А еще этот холод и пронизывающий октябрьский ветер, который невидимой метлой подгоняет листья, как суровый дворник гонит стаю маленьких школьников от окон своей дворницкой, вот только эти маленькие желтые гады спешат не домой, а прилипнуть к моим ботинкам. На меня наводит отчаянную тоску даже это низкое, грязное небо – оно напоминает мне серое лицо покойника, что уж говорить про все эти памятники – их мрачное великолепие вызывает дрожь по моему телу не хуже холода. Мне кажется, что эти скульптуры сами сделаны из твердого на ощупь, отвратительно реального холода, от прикосновения обнаженными пальцами к которому может просто парализовать, и они смотрят на меня, как на теплую добычу своими мрачными неподвижными лицами.
Желая отогнать от себя подобные мысли, я отвожу глаза от могил и, проверив взглядом, не видит ли он меня, оборачиваю замерзшую субстанцию под названием «Анастасия Симонова» к нему. Он как раз стоит спиной –мне сегодня чертовски везет. Особенно с погодой.
О, ну я просто не могу удержаться и неслышно делаю пару шагов по направлению к нему, чтобы рассмотреть все в деталях. В такие моменты мне просто необходимо находить развлечение, а особенно если оно само плывет ко мне в руки. Хотя нет – пока что оно просто стоит ко мне спиной.
Выбрав удобную точку для созерцания, я как заядлый знаток скрещиваю руки на груди и приступаю к просмотру этого шедевра – наблюдать за ним иногда бывает настолько интересно, что все «ахи» и «охи» зоологов вокруг беснующегося в клетке гепарда кажутся мне не более чем фальшивкой.
Он стоит спиной ко мне, слегка отогнувшись назад, прижимая к себе объектив фотоаппарата – его очень заинтересовали две фигуры, вытесанные из очередного куска сероватого мрамора. Если я не ошибаюсь, это ангел, утешающий плачущую вдову или что-то в этом роде. Щелчки фотоаппарата звучат особенно жутковато в дуэте с шорохом листьев по кладбищенским аллеям… Но я здесь, чтобы обращать внимание далеко не на это.
Мама всегда говорила, что в мужчинах-фотографах есть особая пластика и грация, особая плавность тела, позволяющая им делать из себя идеальный штатив для камеры. Их сосредоточенный взгляд и напряженные руки могут заворожить послаще фотографий, которые они делают. Теперь я начинаю сполна в это верить – его нервные движения сменяются застывшими сгорбленными позами – он рассматривает сделанную работу. Дальше он порывисто наклоняется и резко запрокидывает голову, чтобы убрать волосы с лица…
Да.
Вот оно.
Нежные золотистые пряди послушным ему вихрем взлетают вверх и покорно ложатся вокруг его лица светлым ореолом, ниспадая на его плечи мягкой волной. Я всегда поражалась неимоверной красоте этого движения – красоте, от которой открывается рот, а руки перестают ощущать предметы, которые они держат. Каждый раз я словно наблюдаю его замедленной съемке – что-то вроде этого есть в каждом по-настоящему «хорошем классическом фильме». Черт, мне не стоит врать – такого нет ни в одном фильме… Разве что в том, который постоянно крутится в моей голове.
Но больше всего меня удивляло то, что его волосы исполняют идеально-точные пируэты и никогда не фальшивят, всегда завораживая меня своим мастерским исполнением. Так слаженный оркестр всегда чувствует нужные музыкальные переходы, все капризы мелодии и настроение друг-друга. Так слаженная команда техников исполняет ритуал над болидом во время пит-стопа, так врачи, повинуясь лишь приравненному к клятве Гиппократа инстинкту четко вспарывают и зашивают тело, так естественно-прекрасно в воздухе каждую весну разливается томный тягучий запах наступающего тепла…
Он несколько раз хлопает своими длинными стрелками-ресницами, имеющими не только странную для парня длину, но и светлые желтые кончики, мельком скользит взглядом по застывшей на экране фотографии и тут же направляет глаза в пространство, ища меня. Его глаза сканируют территорию – он не знает, что я стою совсем рядом, и его взгляд становится удивленно-тревожным - прямые линии его пшеничных бровей ломаются на переносице, когда он хмурится.
Я не окликаю его – я слишком увлечена рассматриванием его такой широкой в этой куртке спины. Никак не могу привыкнуть к той квадратности, которую создают на нем тяжелые теплые вещи – для меня он навсегда останется парнем, просто созданным для легких темно-синих рубашек. Даже «стилы», которые в принципе не имеют никакой угрозы для его внешности, вызывают мое недовольство – Курт Кобейн носил кеды, вот и он пускай носит, если он так на него похож. Я знаю, эти выводы абсурдны, но я слишком люблю эстетическое удовольствие, особенно если это касается мужчин. Но нет, мне больше не позволено так говорить – правильно сказать «все, что касается его».
Но, с другой стороны, именно эта квадратность, в меру подогнанная по его спортивной фигуре делает из него не бедного несчастного музыкального бомжа, живущего под мостом, а..хм, очень даже привлекательный артефакт, за который, я уверена, не одна сумасшедшая любительница тяжелой музыки готова отдать многое. И тем для меня слаще то, что мне-то, собственно, ничем не приходилось жертвовать. Ну, или почти ничем…
Увлеченная этими мыслями, я и не замечаю момента его «прозрения» - мое сознание возвращается только когда он уже с довольной улыбкой идет по направлению ко мне, делая размашистые шаги и высоко задрав голову.
Я тут же выпрямляю спину, делаю глоток чая и снисходительно-равнодушно ему улыбаюсь:
-Ну что, наигрался наконец?
Он тут же округляет свои невинные глаза, немного наклоняет голову и по-дурацки перепугано-наивно спрашивает:
-А что,ты уже хочешь обратно? – как всегда он запинается и немного глотает слова. Хрипловатый, вопрошающий голос, золотые канатики его волос жалобно свисают вдоль его лица, умоляя меня их погладить.
Серъезно, у меня иногда возникает мысль, что его волосы живут совершенно отдельной от него жизнью.
Более того – они со мной разговаривают…
Его тон меня смешит - У него очень редко получается быть серьезным в моем понимании, хотя… Не, правда, я испугалась его только несколько за всю нашу с ним историю. Да и то чаще все это заканчивалось тем, что мне надоедало скрывать свое по-ханжески жадное желание и каждая ссора заканчивалась, по -большому счету, в его обьятиях.
Довольная эффектом, еле сдерживая веселую улыбку, я поднимаю глаза вверх, раздумывая над его словами, потом вздыхаю, снова делаю глоток остывающего чая
-Да нет. Мне, в принципе, все равно.
-Не говори так. – после всех наших ссор и количества раз, когда я повторяла эти страшные слов « мне все равно», он стал относится к этому простому словосочетанию с мистическим ужасом. Его голос приогбретает неожиданно резки оттенок – странно, сегодня он не расположен для моих традиционных «игр».
-Ну-ну, пупсик, не психуй…- я произношу это так, как успокаивают капризного ребенка, одновременно протягивая к нему руки. Я уже даже закрываю глаза в предчувствии поцелуя, но… он иногда тоже умеет расстроить мои планы.
-Настяяа (да, он очень сильно растягивает гласные в моем имени, я замечаю это даже сейчас, когда мне следует думать больше о резкой перемене его настроения, чем о его акценте), я не психую, просто..просто..ай, ладно! – И он отворачивается, делая вид, что снова смотрит фотографии.
-Блять, в чем дело?! – мой голос касается своих привычных высоких регистров: - Я что, стояла тут и мерзла среди всех этих чертовых статуй, ожидая пока ты блять сделаешь свои хреновы фотографии для того чтобы ты орал на меня?! – я поджимаю губы, достаю термос и закручиваю крышку, мое раздражение действительно поднимается во след за моими словами. Порыв холодного ветра бьет мне в спину мокрой холодной тряпкой, выбивая волосы из прически. Я запихиваю термос в портфель, смахиваю невидимые пылинки с рукавов куртки – в общем, делаю все, чтобы не смотреть на него. Я даже не слушаю, что он говорит мне – а он, как всегда, яростно жестикулируя, втирает мне что-то о том, что я опять чем-то недовольна, что я слишком сильно улыбалась портье и вообще, что я могла сюда с ним не ехать, если мне не нравится проводить с ним время.
В моей голове проносится воспоминание о том, как я выбирала себе новые комплект темно-синего шелкового белья, как я нетерпеливо разминала руки, когда продавщица укладывала его в красивый салатовый пакетик, а потом в не менее милую багровую коробочку. Я не совсем понимаю, что именно мужчины находят в этих истинно женских вещах, но я не против – лишь бы работало. И сейчас я депрессивно размышляю о том, что эта маленькая коробочка лежит на дне моей сумки без дела в то время, как тот, для кого предназначены эти красивые лоскутки ткани, стоит и кричит на меня.
-Так, все, мне надоело – я разворачиваюсь и пытаюсь идти назад, к выходу, но, как и следовало ожидать, он мягко, но очень сильно хватает меня за руку повыше локтя с фразой «нет, стой, ты меня дослушаешь».
В такие моменты я начинаю жалеть о том, что куда-то с ним поехала.
О том, что я встречаюсь с ним.
О том, что я когда-то пошла с ним гулять.
О том, что я ответила на его сообщение.
О том, что я вообще когда-то зарегистрировалась в этом долбанном «контакте».
О том, что я вообще знаю и вижу его.
Если бы я была такой же всемогущей, как Стивен Кинг, я бы обязательно нажала на «стоп», слегка отдохнула, глядя на его застывшее нервное лицо, сделала бы глубокий вдох, хлопнула в ладоши – и, вуаля, вернулась бы в свое прежнее состояние полгода назад. Словно у меня в кармане лежит маленький. Но не менее всемогущий текст-процессор. Одно точно сформулированное предложение, и все!
Никакого Ярика.
Никаких истерик, никакой ревности, никаких ссор. Никаких раздражений, никаких криков, никаких испорченных выходных. Никакого разочарования и нервных дрожащих рук, застегивающих блузку. Никаких спутанных волос и едкого запаха сигарет, которым они полны. Никакой тяжелой музыки. Никакой необходимости духаться выбрать только те духи, которые ему нравятся (хотя он никогда не принуждал меня к этому). Никой необходимости сообщать ему о своих критических днях из-за его неуемной озабоченности. Никакой обязанности хорошо выглядеть. Никаких жертв в виде его любимого чая с лимоном, а не без него, как люблю я. Никаких звонков каждые 2 часа и голоса из телефона, требующего сказать «муррр». Никакх дурацких «мурр», «мяу», «кс-кс», «киця» и прочей чепухи, а также никакой необходимости исполнять всю эту какофонию в присутствии моих подруг. Никакого «да как ты можешь это слушать – с технической стороны они играют просто отвратительно». Никакого запрета смотреть на других парней и улыбаться им. Никаких проблем с интимной жизнью – тогда у меня бы ее просто не было и я бы не чувствовала себя грязной, когда он делает что-то не так. Никакого «что-то не так».
Ничего вообще.
Пустота и одинокие тихие вечера с книжкой. Неуверенность в себе и, наверное, я все равно бы обратила внимание на того старшекурсника, который похож на него. Я бы постриглась и у меня бы не было длинных волос, которые я так лелею и которые он так любит – он всегда подходит сзади и слегка разрыхляет их своим «уже неарийским носом», делает глубокий вдох и пронзительно взвизгивает «Мяу!». Не было бы никаких возбужденных взглядов и порывов с его стороны после «мурр» и остальной чепухи. Я так никогда бы и не поняла, что правильней слушать качественную музыку. Никогда не было бы белесых вспышек, когда он делает то, что я не позволяла и не хочу позволять делать никому. Я бы никогда не поняла, что чай с лимоном – это вкусно. Я никогда бы не стала следить за собой в несколько раз тщательнее – да я вообще бы никогда не стала бы красивее, если бы не он, ибо я придерживаюсь мнения Ив-Сен Лорана о том, что лучшая одежда для женщины – объятия ее любимого мужчины. И дело ведь не только в одежде.
Я никогда не признала бы, что парень моей мечты
А) будет светлоглазым блондином
Б) появился у меня так рано.
Я никогда бы не услышала звон своих сережек, когда он берет мое лицо в свои руки, чтобы поцеловать. Я никогда бы не узнала его настоящего – со спутанными волосами, собранными в хвост, в домашних джинсах с фиолетовым пятном сзади, со смешно торчащими ушами и в очках. И он бы никогда не понравился мне таким. Я никогда бы не подарила ему круглые зеркальные очки – как раз то, что он хотел. Тоесть, я никогда бы не сделала его счастливым. Хотя бы с помощью подарком. Я никогда бы не узнала запахи его духов, никогда бы не одела его рубашки, никогда не придала бы значения простым английским словам, которые он говорит с этим непростительным развратным акцентом. Кстати о акценте – никто так смешно не коверкал бы русский язык чешским произношением. Я никогда бы не возненавидела Чехию еще больше, а все зз-за того, что совсем скоро он уедет туда. Но!
Я никогда бы не ощутила то приятное бремя обязанности любить его всегда – чтобы не случилось
…я поворачиваюсь и молча смотрю на него. Он набирает побольше воздуха в легкие и уже открывает рот, чтобы продолжить свою неуемную тираду, но я точно знаю, что это необязательно. Я вздыхаю, улыбаюсь и стремительно прижимаюсь к нему, целуя его мягкие, насыщенно-розовые открытые губы. Он как всегда недоуменно поднимает брови и пытается довести свое «профессорское дело» до конца, считая, что мне просто неинтересно слушать его и моей главной целью является закрыть ему рот. Но я снова предпринимаю попытку оказаться настолько близко к нему, насколько возможно – и в этот раз я добиваюсь своего.
Под аккомпанемент «Ясик, все хорошо, пошли в МкДональдс, нет, я не обижаюсь, да, все точно хорошо, дай мне сигарету» он, держа меня за руку, послушно топает вслед за мной к выходу из кладбища.
Я вообще всегда добиваюсь своего.
Особенно если это касается мужчин.
Тоесть, особенно если это касается его…
@музыка: John Lennon - Jelaous Guy
@настроение: весьма хорошее
немного истеричное поведение главной героини вводит в ступор, так же не ясно, где она углядела "психоз" в поведении своего ухажера.
такой резкий перепад настроений непонятен, портит общее впечатление.
но, в целом, приятно было читать.
За речевые обороты уже была неоднократно подчеркнута зеленым цветом вездесущего Ворда, однако в этом, наверное, мой стиль - я по-другому мне сложно выжаться)
но, если так и задумывалось автором, я умолкаю)
повторюсь, в целом - хорошо)
задает настроение, держит)