Название: Homo musicus
Автор: Cezei
Бета (если есть): Alice C.
От автора: Капля прекрасного в душном лете.
читать дальше
Автор: Cezei
Бета (если есть): Alice C.
От автора: Капля прекрасного в душном лете.
И люди станут на колени, пред пеньем птиц и рокотом травы.
~~~
~~~
читать дальше
Зимний вечер должна была скрасить музыка. В доме Оперы, в Париже, звучал сегодня симфонический оркестр из Амстердама. Несмотря на метель, которая застилала глаза белой пеленой, люди быстро ходили по улицам, заходя в переходы метро, передвигаясь среди мелких наметов сжатыми парами. Машины ездили, возвращая с работы людей, а в самом центре города яркими огнями сияла Опера: большое здание, форма которого была похожа на арфу, изящные линии входа и балконных перил выдавали храм искусства, из общих построек французской столицы, которые не вытягивались больше чем на три этажа, и только Дефанс напоминал, что сейчас двадцать первый век. К Опере шли ступени, они возвышали здание из общего тротуара, а сейчас люди аккуратно поднимались по скользкому граниту, придерживаясь за обледеневшие перила – дамы придерживались подолы платьев и шуб, а господа, помогали прекрасной половине человечества подниматься на встречу к музыке. Возле здания копились машины, парковались как Форды, так и Бентли, разные слои общества собирались здесь, готовясь услышать приготовленный концерт.
Двери были открыты, на входах стояли билетеры - кто с открытыми и правдоподобными улыбками, а кто с простыми, совершенно не настоящими лицами - принимал билеты у людей, приветствуя их здесь. В гардеробе, из-под лисьих, каракулевых и норковых шуб, дамы открывали свои наряды, а мужчины показывали смокинги или самодельные костюмы из строгих брюк и твидовых пиджаков. Холл был прекрасен: как и положено театру, там была позолота в светильниках, бардовые занавеси из тяжелого замша с золотыми кружевными тесемками по краям, и белые мраморные лестницы с синеватыми прослойками. Глаза каждого скорее будут привлечены к людям, нежели к самому театру: каждый человек выражает себя с помощью походки, одежды, поведение, но сейчас они были схожи в одном, они все пришли насладиться музыкой. Но все ж наблюдать за разностями так интересно... Из гардероба вышла дама, в алом платье, с черными кружевами на краях, на голове её, в переплете с пышными темными волосами, была маленькая шляпка с длинными пером, а сама она была нарумяненная, подбородок был вздернут, а походка важной, как и осанка. Сразу просматривалась некая надменность обыденного поведения, пренебрежение более низкими по статусу людьми, а этот самый подбородок, во всей его заостренности, выдавал жесткий, хитрый характер. Возле окна стояла пожилая пара, кратко переговариваясь, вчитываясь в тоненькую брошюрку, с программой на вечер; рядом с ними стояли четыре девушки, весело болтая, каждая была одета в платье, до колен, не смотря на холодную погоду, мягкие цвета показывали, что они не просто крикливая молодежь, которая понятия не имеют, что такое классическая музыка. У каждой на руках, были перчатки, которые подходили под тон платью, будто они пытались сохранить нежную кожу рук, не поддать тонкие пальчики цепкому морозу, возможно, они и сами когда-то будут играть в этом прекрасном зале. Основная толпа людей ходила по спиральному коридору, просматривая старые стенды в деревянных рамках: в них весели новые плакаты, фотографии артистов и композиторов, концертмейстеров, хореографов, заслуженных людей этого тяжкого труда - искусства. В дальнем конце холла, шла другая комната, с такими же громоздкими дверями, как и на входе, там стоял бар, и маленькие столике для тех, кто желает перекусить между действиями спектакля. Сейчас, возле барной стойки, которая была освещена голубыми неоновыми лампами, стояли мужчины, распивая легкие напитки, либо же потягивая дорогой джин, и если женщины были разнообразны, удивляло же другое, то, как сильно мужчины отличались даже в одинаковых одеждах: там стояли и банкиры, и обычные клерки, финансисты, балетмейстеры, главы филиалов разных организаций. Мужчины крупных габаритов, беседовал с тем самым балетмейстером, судя по осанке и манеры держать ноги в стойке номер один, клерк, в захудалом, но чистом костюме, беседовал с грустным мужчиной средних лет, который каждую минуту вздыхал и несчастно склонялся к стакану с джином. Беседа была расслабленная, просто чтобы занять время до первого звонка, говорили они и о женах, и о домах с детьми, и о работе, не затрагивали только сегодняшнего концерта, боясь, вероятно, найти ссору раньше, чем стоит, ведь наткнувшись на разногласия, столь вспыльчивый пол человечества может начать настоящий дискут, который даже не требуется. Сам зал располагался в глубине здания, чтобы попасть туда, люди медленно походили по прекрасным коридорам, вытаптывая ногами бардовую дорожку, двери уже открыли, зал наполнялся цветами не только мрамора и темно-бардовых кресел, но и разными цветами гаммы, они выходили из-под рук швей, которые выделывали из них прекрасные формы нарядов. Вот только что, в зал вошла дама с очень длинными волнистыми волосами, блондинка, глаза большие голубые, но холодноватые, как для такой красивой женщины, фигура была облачена в темно зеленое платье, туго обтягивающие всё тело от свода плеч, до худых коленок. На руках её сидела маленькая собачка, а сзади на уровне этой собачки, шел, вероятно, муж: ниже её на голову, бледный и полулысый, но в дорогом костюме из веронского шелка. В другом конце зала, от женщины в зеленом, рассаживалась полная дама в шелковом наряде розового цвета, на плечах сидела лисья шкурка, она громко восклицала, комментируя столь маленькие сиденья в залах лучшей оперы Европы, и делала это так, что слышали все, включая уже разыгрывающийся оркестр. Те самые девочки, которые были у окна, сидели в третьем ряду, так же весело переговариваясь и пытаясь посмотреть на сцену, портьеры которой, колыхались от сквозняка, и на секунду открывали вид оркестра. До начала оставалось всего пара минут, уже прозвучал первый звонок, заставляя людей быстрее проходить на свои места, и естественно в зале была атмосфера ожидания: шуршали обертки от шоколада, слышался гомон женских голосков, смех, который хоть и старался звучать тише, все же эхом разносился по всему залу. В зал только вошли люди в странных костюмах, которые, казалось бы, ничем не выделялись, если бы не смотрелись на своих хозяевах не привычно, как будто были одеты впервые за десять лет. Господа застыли, осматривая зал, даже не успев дойти до бардовых кресел в предпоследнем ряду. А посмотреть было на что, поистине зал вызывал искрение восхищение, и даже многие критики-театралы, которые видели его десятки раз, на каждый концерт приходят сюда с удовольствием. Полы были из прочного дубового паркета, который благодаря дорожкам потерся только между рядами, рисунок подобный можно было встретить только в зале Моно Лизы в Лувре; потолок был выложен гипсом, фигуры ангелов, лавровые ветви, плетения цветов шли от самой кромки, и сходились только к большой хрустальной люстре с прослойками позолоты между железными стягами, она спускалась вниз на добрые полтора метра; балконами были увешаны стены, а на них уже восседали люди, с интересом на лицах выглядывая в партер, балконы тоже были украшены гипсовыми работами, золото было на большом цветке, от которого отходили красивые вьющиеся побеги. Все это, было бы обычным для такого места, но было и что-то еще, что и делало Оперу особенной – возможно, это время, которое пронеслось по этому залу, многими десятками лет, оставляя свои штрихи, характерные…кто-то бы назвал это старостью, а мы назовем это выдержанной красотой, вечным цветов для искусства. Звонки прозвенели, двери со скрипом закрыли, а свет немного приглушенный, оставил основное освещение на сцене, которую сейчас увидят зрители, где уже ровно сидел оркестр, держа в руках инструменты.
Пошли первые ноты. Первым заиграл рояль, пронеслись первые мягкие вступительные волны музыки, в тон роялю влились скрипки, а за ними и виолончели, вступили духовые. Волна спокойной музыки, размеренно заполняла зал, она практически не весомо касалась каждого уха, задевала подсознание, которое вырисовывало музыку в собственную картину. Рояль затих, за ним затихли струнные и духовые, и тут же, прошлась волна арфы, а потом резкой волной, музыку вытолкнуло из оков, резким и интенсивной игрой. Сначала скрипки и виолончели, прогнали партию нарастания и спадания – виолончели мягко делали легато, которое только фоном ложилось на резкие ходы смычка скрипки. Затем, скрипки слились с виолончелями, а на более сильную долю вступили духовые, трубы мягко выпускали вперед тихие звуки рояля. Так, звуки разной череды выпускали друг друга вперед - меняя сильную долю на слабую, которая манила пуще прежней. И тутти звучало всё чаще, в этот момент и тонкие звуки скрипки, старались вырваться вперед, и виолончель, делала постукивания волосом смычка по толстым четырем струнам, а рояль быстро проигрывал насыщенный звук – они играли вместе, слитно, отточено. Сегодня играли концерт Воана-Уильямса. Англичанин умело вложил и горячую кровь Испании в скрипку; и изящность самой Франции в виолончельное глиссандо; и гонор Германии в ударных, даже родную Англию он не забываемо описал роялем и духовыми - казалось такую музыку могла создать только природа этих самых стран, только она могла полностью окупить звук, который был возможен, просто не всегда его могли выпустить на волю. И вот, после последнего тутти, зал замер, когда наступила выдержанная пауза, и прозвучала последняя флейта, все по правилам, сняли смычки и руки с инструментов, показывая окончание концерта. Зал поднялся, громко аплодируя.
Улыбались все: наслаждение получила и надменная дама в алом платье, сейчас она стояла, скрыто улыбаясь, только морщинки в уголках глаз выдавали искренность, и дама, которая бранила маленькие стулья, стояла, массивно опуская ладонь на ладонь, иногда вскрикивая «браво», а молодые девочки, стояли, почти роняя слезы от белой зависти, мечта играть, так же, оставалась пока что мечтой. У каждого было свое, но все они, как и вначале, были объединены любовью. К единственному, что покажет путь даже слепцу – к музыке.
© July, 2010. Cezei.
Двери были открыты, на входах стояли билетеры - кто с открытыми и правдоподобными улыбками, а кто с простыми, совершенно не настоящими лицами - принимал билеты у людей, приветствуя их здесь. В гардеробе, из-под лисьих, каракулевых и норковых шуб, дамы открывали свои наряды, а мужчины показывали смокинги или самодельные костюмы из строгих брюк и твидовых пиджаков. Холл был прекрасен: как и положено театру, там была позолота в светильниках, бардовые занавеси из тяжелого замша с золотыми кружевными тесемками по краям, и белые мраморные лестницы с синеватыми прослойками. Глаза каждого скорее будут привлечены к людям, нежели к самому театру: каждый человек выражает себя с помощью походки, одежды, поведение, но сейчас они были схожи в одном, они все пришли насладиться музыкой. Но все ж наблюдать за разностями так интересно... Из гардероба вышла дама, в алом платье, с черными кружевами на краях, на голове её, в переплете с пышными темными волосами, была маленькая шляпка с длинными пером, а сама она была нарумяненная, подбородок был вздернут, а походка важной, как и осанка. Сразу просматривалась некая надменность обыденного поведения, пренебрежение более низкими по статусу людьми, а этот самый подбородок, во всей его заостренности, выдавал жесткий, хитрый характер. Возле окна стояла пожилая пара, кратко переговариваясь, вчитываясь в тоненькую брошюрку, с программой на вечер; рядом с ними стояли четыре девушки, весело болтая, каждая была одета в платье, до колен, не смотря на холодную погоду, мягкие цвета показывали, что они не просто крикливая молодежь, которая понятия не имеют, что такое классическая музыка. У каждой на руках, были перчатки, которые подходили под тон платью, будто они пытались сохранить нежную кожу рук, не поддать тонкие пальчики цепкому морозу, возможно, они и сами когда-то будут играть в этом прекрасном зале. Основная толпа людей ходила по спиральному коридору, просматривая старые стенды в деревянных рамках: в них весели новые плакаты, фотографии артистов и композиторов, концертмейстеров, хореографов, заслуженных людей этого тяжкого труда - искусства. В дальнем конце холла, шла другая комната, с такими же громоздкими дверями, как и на входе, там стоял бар, и маленькие столике для тех, кто желает перекусить между действиями спектакля. Сейчас, возле барной стойки, которая была освещена голубыми неоновыми лампами, стояли мужчины, распивая легкие напитки, либо же потягивая дорогой джин, и если женщины были разнообразны, удивляло же другое, то, как сильно мужчины отличались даже в одинаковых одеждах: там стояли и банкиры, и обычные клерки, финансисты, балетмейстеры, главы филиалов разных организаций. Мужчины крупных габаритов, беседовал с тем самым балетмейстером, судя по осанке и манеры держать ноги в стойке номер один, клерк, в захудалом, но чистом костюме, беседовал с грустным мужчиной средних лет, который каждую минуту вздыхал и несчастно склонялся к стакану с джином. Беседа была расслабленная, просто чтобы занять время до первого звонка, говорили они и о женах, и о домах с детьми, и о работе, не затрагивали только сегодняшнего концерта, боясь, вероятно, найти ссору раньше, чем стоит, ведь наткнувшись на разногласия, столь вспыльчивый пол человечества может начать настоящий дискут, который даже не требуется. Сам зал располагался в глубине здания, чтобы попасть туда, люди медленно походили по прекрасным коридорам, вытаптывая ногами бардовую дорожку, двери уже открыли, зал наполнялся цветами не только мрамора и темно-бардовых кресел, но и разными цветами гаммы, они выходили из-под рук швей, которые выделывали из них прекрасные формы нарядов. Вот только что, в зал вошла дама с очень длинными волнистыми волосами, блондинка, глаза большие голубые, но холодноватые, как для такой красивой женщины, фигура была облачена в темно зеленое платье, туго обтягивающие всё тело от свода плеч, до худых коленок. На руках её сидела маленькая собачка, а сзади на уровне этой собачки, шел, вероятно, муж: ниже её на голову, бледный и полулысый, но в дорогом костюме из веронского шелка. В другом конце зала, от женщины в зеленом, рассаживалась полная дама в шелковом наряде розового цвета, на плечах сидела лисья шкурка, она громко восклицала, комментируя столь маленькие сиденья в залах лучшей оперы Европы, и делала это так, что слышали все, включая уже разыгрывающийся оркестр. Те самые девочки, которые были у окна, сидели в третьем ряду, так же весело переговариваясь и пытаясь посмотреть на сцену, портьеры которой, колыхались от сквозняка, и на секунду открывали вид оркестра. До начала оставалось всего пара минут, уже прозвучал первый звонок, заставляя людей быстрее проходить на свои места, и естественно в зале была атмосфера ожидания: шуршали обертки от шоколада, слышался гомон женских голосков, смех, который хоть и старался звучать тише, все же эхом разносился по всему залу. В зал только вошли люди в странных костюмах, которые, казалось бы, ничем не выделялись, если бы не смотрелись на своих хозяевах не привычно, как будто были одеты впервые за десять лет. Господа застыли, осматривая зал, даже не успев дойти до бардовых кресел в предпоследнем ряду. А посмотреть было на что, поистине зал вызывал искрение восхищение, и даже многие критики-театралы, которые видели его десятки раз, на каждый концерт приходят сюда с удовольствием. Полы были из прочного дубового паркета, который благодаря дорожкам потерся только между рядами, рисунок подобный можно было встретить только в зале Моно Лизы в Лувре; потолок был выложен гипсом, фигуры ангелов, лавровые ветви, плетения цветов шли от самой кромки, и сходились только к большой хрустальной люстре с прослойками позолоты между железными стягами, она спускалась вниз на добрые полтора метра; балконами были увешаны стены, а на них уже восседали люди, с интересом на лицах выглядывая в партер, балконы тоже были украшены гипсовыми работами, золото было на большом цветке, от которого отходили красивые вьющиеся побеги. Все это, было бы обычным для такого места, но было и что-то еще, что и делало Оперу особенной – возможно, это время, которое пронеслось по этому залу, многими десятками лет, оставляя свои штрихи, характерные…кто-то бы назвал это старостью, а мы назовем это выдержанной красотой, вечным цветов для искусства. Звонки прозвенели, двери со скрипом закрыли, а свет немного приглушенный, оставил основное освещение на сцене, которую сейчас увидят зрители, где уже ровно сидел оркестр, держа в руках инструменты.
Пошли первые ноты. Первым заиграл рояль, пронеслись первые мягкие вступительные волны музыки, в тон роялю влились скрипки, а за ними и виолончели, вступили духовые. Волна спокойной музыки, размеренно заполняла зал, она практически не весомо касалась каждого уха, задевала подсознание, которое вырисовывало музыку в собственную картину. Рояль затих, за ним затихли струнные и духовые, и тут же, прошлась волна арфы, а потом резкой волной, музыку вытолкнуло из оков, резким и интенсивной игрой. Сначала скрипки и виолончели, прогнали партию нарастания и спадания – виолончели мягко делали легато, которое только фоном ложилось на резкие ходы смычка скрипки. Затем, скрипки слились с виолончелями, а на более сильную долю вступили духовые, трубы мягко выпускали вперед тихие звуки рояля. Так, звуки разной череды выпускали друг друга вперед - меняя сильную долю на слабую, которая манила пуще прежней. И тутти звучало всё чаще, в этот момент и тонкие звуки скрипки, старались вырваться вперед, и виолончель, делала постукивания волосом смычка по толстым четырем струнам, а рояль быстро проигрывал насыщенный звук – они играли вместе, слитно, отточено. Сегодня играли концерт Воана-Уильямса. Англичанин умело вложил и горячую кровь Испании в скрипку; и изящность самой Франции в виолончельное глиссандо; и гонор Германии в ударных, даже родную Англию он не забываемо описал роялем и духовыми - казалось такую музыку могла создать только природа этих самых стран, только она могла полностью окупить звук, который был возможен, просто не всегда его могли выпустить на волю. И вот, после последнего тутти, зал замер, когда наступила выдержанная пауза, и прозвучала последняя флейта, все по правилам, сняли смычки и руки с инструментов, показывая окончание концерта. Зал поднялся, громко аплодируя.
Улыбались все: наслаждение получила и надменная дама в алом платье, сейчас она стояла, скрыто улыбаясь, только морщинки в уголках глаз выдавали искренность, и дама, которая бранила маленькие стулья, стояла, массивно опуская ладонь на ладонь, иногда вскрикивая «браво», а молодые девочки, стояли, почти роняя слезы от белой зависти, мечта играть, так же, оставалась пока что мечтой. У каждого было свое, но все они, как и вначале, были объединены любовью. К единственному, что покажет путь даже слепцу – к музыке.
© July, 2010. Cezei.